Таежный ноктюрн

А где же она, любимая?

Опомнился сохатый, пошел по следу лосихи, нежно всхрапывая, окутывая копытные ямки парным дыханием, будто заранее увещевал еще не встреченную подругу свою не убегать и не бояться его – лесного жениха и мужа.

И вот лось увидел подругу.

Она стояла у сосен, и вся она была розовой от кроткого сентябрьского заката. Закат стекал по соснам и ненадолго задержался на ее безрогой длинной прекрасной голове, зазолотился в иссиня-карих глубоких глазах и погас, отчего они стали еще глубже и темнее.

– О-о-о! – властно и униженно затрубил сохатый. – О-о-о...

Она не ответила ему, не тронулась с места. И, запрокинув тяжелые рога свои, будто сразу обессилев, сохатый пошел к ней, и чем ближе подходил он к подруге, тем короче и неувереннее становились его шаги.

Сохатый подошел совсем близко, остановился и негромко, невнятно и хрипло окликнул ее.

Наверное, он сказал:

– Я тебя люблю.

Будто в задумчивости, лосиха пошла от него вдоль красных погасших сосен, и он за ней. Некоторое время они шли так, бок о бок, привыкая друг к другу, и все больше друг другу нравились.

Над самым ухом резко прокричала сойка – лосиха испуганно вскинула голову и остановилась, а лось, опьяненный встречей, не расслышал лесную сплетницу и огромным, разлатым, как крыло, рогом своим осторожно дотронулся до бока подруги.

Он сделал это так ласково, будто шепнул ей признание:

– Я тебя люблю.

Она потянулась к нему ноздрями, обнюхала его морду, потерлась комолой головой о его теплый бок.

Опять затрещала сойка, но лосиха не расслышала ее.

И как мать детеныша, лось принялся причесывать подругу, облизывать своим широким языком, укладывать волосок к волоску на ее рыжей спине.

Ночь падала в леса, кропила их мелким, не по-осеннему теплым дождем. Или он только казался таким – моросливый, обволакивающий, как туман, перепархивающий вместе с листьями, невидимый в ночи?

Ненадолго показался месяц.

А здесь внизу, в сокровенных потемках урочища, вздрагивали шорохи.

А там, в высоте, в синем проеме среди туч, похожем на длинную угластую голову зверя, золотым влажным глазом лося глядел месяц, и взгляд этот был туманен от страсти и усталости.