Свирель

Не будь этой страшной угрозы, может быть, и не рассказал бы мне Илько всего, что знал о Никите Прокопенко.

Работали в тот год хуторяне споро. Вместо разверстки был назначен налог, открылась частная торговля, появились спекулянты и шабаи. Принаняли на хуторах работников, прикупили овец, коров, лошадей, вытянули из лесов и потайных складов бункера, плуги, бороны, лобогрейки и сноповязалки.

В прокопенковском дворе, на току, - молотьба. В центре двора по золотой соломе прыгает каток. Сыны, снохи, дети и работники Никиты Никоновича - кто крутит веялку у амбара, кто снопы подносит, кто ворошит вилами солому на току, чтобы лучше обминались зерна. Тут и Илько - он уминает солому на скирде. И дед ходит тут же, опираясь на палку, охая и горбясь: в страду он всегда болен. Встретились мы после долгой разлуки без радости.

- Что ж ты стоишь, як пугало на огороде? Бери вилы, отгребай полову.

Я стал у веялки, и понесло на меня знойным ветром, устюками и пылью. Взошла луна, и при ее свете грохотала веялка, летела на меня полова. Только к полночи прокричал дед:

- Давай шабашить!

Никто не пошел вечерять. Тут же, как мухи, попадали люди на току и заснули. Утром, когда звезды еще не исчезли с неба, нас разбудил дед. Я собрался было уйти со двора, но за воротами догнал дядя Ваня:

- Сегодня Павле будет пасти скотину, а ты оставайся на току. - А я не хочу, я в пастухи нанялся.

- Не урчи, Игнат. Так папаша сказали, а не послушаешь, так он тебя с хутора сживет.

Я остался на току. Снова поставил меня дед под ПОДОБНЫЙ дождь, а вечером, когда взрослые пошабашили, послал с ребятишками в лес собирать хворост для трубки, в которой на дворе варила бабушка вечерю. За час я собрал тощую вязанку. Так продолжалось несколько дней. Как - то вечером, отправляясь в лес, я попросил Миколу захватить топор. Мысль у меня была такая: нарубим веток, высохнут они, и будем мы носить их домой, будто собрали. Топор был плотничий, острый, работа спорилась: валятся вербы, белолистые осины, дубки. Не срубил я и десяти веток, как в звонком вечернем воздухе дед услышал стук топора и побежал в лес.

Увлеченный работой, я заметил его только тогда, когда Микола крикнул:

- Дедушка! - и бросился наутек.

Я тоже попытался удрать, но дед схватил меня за ухо и с размаху ударил палкой по плечу. Топор выпал у меня из рук, от испуга я даже не вскрикнул. Дед ударил второй раз и вдруг наклонился, будто захотел укусить меня. Я закричал звонко и пронзительно, и будто от моего голоса дед свалился к моим ногам.

За его спиной стоял Илько:

- От стара собака! За что убиваешь хлопца?

Дед лежал без движения и жалобно стонал. Илько нагнулся, взял его за плечи, легко поставил на ноги и толкнул:

- Иди паскуда!

Дед спокойно отряхнулся, метнул на меня быстрый взгляд, подобрал топор и ушел.

- Снюхались, босяки! - крикнул он из чащи.

И в тот вечер дед Илько был со мной особенно нежен. Мы сидели с ним на пригорке, а внизу вилась река, лес стоял багровый от вечерней зари, кукушка отсчитывала кому - то годы, заливались сверчки.