— Нет. Правду говорить — чего ж бояться? — Расхрабрилась Варвара. — Ненавидят вас... — И, сглотнув слюну, почувствовала языком холодок металлического зуба, который вставила перед самой войной.

Штимме нахмурился, дернул пухлой щекой и произнес назидательно:

— У каждого своя правда. Поэтому, пока мы здесь, в вашей стране, свою правду держите при себе. У вас дочь.

Доужинали молча. Потом, взяв Лидку за плечи, Варвара ушла к себе...

Однажды глубоко за полночь она проснулась от грузных шагов в комнате Штимме. «Чего ему не спится? Животом, что ли, мучается?», — подумала Варвара. Достала из-под подушки коробок спичек, высекла огонь и глянула на ходики, висевшие на вздувшейся старыми обоями стене. В тот же момент распахнулась дверь, и в ее светлом прямоугольном проеме показался Штимме. Он был без кителя, и тугие подтяжки высоко держали негнущиеся галифе, словно сделанные из темно-зеленой фанеры.

— Барбара, вы не спите? — спросил он.

Варвара вышла к нему из темного угла, сонно перебирая пуговицы на мятой фланелевой кофте.

— Собирайте вещи и уходите в лес. В лес! Завтра поселок сожгут, а вас всех расстреляют. Вы поняли? — шепотливой скороговоркой произнес он, путая немецкие и русские слова.

Нащупав в кармане длинной юбки шпильку, она высоко завела руки и долго закалывала тугой узел волос, не зная, что сказать. Затем спросила:

— Зачем? Зачем сжигать-то станут и расстреливать?..

Штимме стоял на пороге своей комнаты, молча наблюдая, как Варвара и Лидка утрамбовывали в узлы свои пожитки — то, что еще не было обменено на картошку.

Вышли они затемно. Оглянувшись на шоссе, обогнули свой дом и зашагали по хрусткой снежной целине, проваливаясь в наметанные у взгорков сугробы.

Высоко в небе было ветрено: быстро неслись рыхлые влажные облака. По ним, словно подпрыгивая, гулял круглый сытый месяц, выбелив тихое мертвое поле.

Переметнув через плечо тяжелый узел, сделанный из шерстяного платка, Варвара медленно переставляла ноги в больших валенках, вправленных в кустарные галоши из яркой красной автомобильной резины. Она шла, вспоминая: все ли необходимое взяли они, не забыто ли что в минуты торопливых сборов в эту неожиданную, странную и неизвестную дорогу. И тут подумала, что оставила в буфете сверточек, перетянутый резинкой. В нем лежали письма и адрес брата, работавшего где-то под Уфой на маслобойне, осоавиахимовский билет Варвары и трудовая книжка мужа, ушедшего в первый же день на войну.

Варвара вспомнила, как три года назад учительница Ольга Федотовна вручала ей эту осоавиахимовскую книжечку. «На что она мне?» — разглядывая ее, пожимала тогда Варвара плечами. «Как на что? — растерялась молоденькая учительница. — Ну, чтобы это... и вы, значит. Вот надо и членские взносы платить...»

Они прошли версты три и выбрались на проселок. Глубокий санный след, залитый днем подтаявшей снежной кашицей, перемешанной с навозной жижей и соломенной трухой, сейчас был прихвачен запоздавшим последним морозцем. Здесь они присели передохнуть. Вдали темнела полоса хвойного леса, холодного и страшного. Но Варвара знала, что в глубинных его урочищах, в землянках живут такие же беженцы и погорельцы, как и она.

И снова они двинулись в путь. И чем дальше уходили от поселка, тем чаще возвращалась Варвара к памяти о том свертке в буфете. Она не старалась заставить себя думать о чем-нибудь другом. Мысль о свертке тревожно занимала ее, отвлекала от жестокой сути этой трудной дороги. Наконец она не выдержала и сказала:

— Лидка, а пакетик-то мы забыли.

— Какой, мам? — спросила Лидка, останавливаясь.

— В буфете который. Там адрес дяди Лени, фотокарточки, книжка Панкина трудовая.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.