А сейчас у него были дети, внуки, дом, семья, и, признаться, он нашел себе там утешение. Он вовсе не относился к тем желчным, снедаемым постоянным неудовлетворением неудачникам, которые не способны уже ничему радоваться, ничем увлекаться, раз их покинул успех. Он знал, как непрочна, недолговечна слава, если ее не поддерживать все новыми и новыми доказательствами, и как нелегко человеку, когда-то ею обласканному, смириться с ее отсутствием. Но надо найти в себе все же силы, мужество достойно продолжать жизнь.

Продолжать ее в детях, внуках, продолжать тем, что все еще чувствуешь. радуешься весне, зиме, что сам в себе горд своей дисциплиной – никогда никуда не опаздываешь – и что тебе многое-многое еще интересно, ты до сих пор остался и любопытен и доверчив – возможно, это награда за то, что в другом тебе не очень-то повезло.

Максимов всматривался в детские лица. Ему казалось, они подтверждают сейчас его мысли, его правоту. Он чувствовал к ним близость, как человек заинтересованный, как отец и дед, как тот, кто сердцем вобрал эти кровные родственные человеческие узы.

И когда он поднялся и как бы приблизился к залу, то почувствовал, что взволнован...

...Оказалось, что тот его единственно удачный фильм ребята видели: может, по телевидению в передаче «Киноленты прошлых лет» – неважно. Они помнили, знали сюжет, героев, и это ему показалось чудом. Он уже привык, что память у людей слаба и напоминать им о себе надо постоянно, иначе забудут. А тут будто очнулся он по прошествии многих веков, и потомки его встречают: знаем, видели...

А кто, собственно, может сейчас угадать, какие из современных творений удержатся в тысячелетиях? Только ли те, что с нашей сегодняшней точки зрения более всего достойны, или по неожиданной игре случайностей отзовется в будущем то, что современники сочли весьма поверхностным, второсортным, а это как раз и удостоится вечности, что, если так, а?.. Ведь в самом деле, как порой приблизительны сегодняшние оценки, высказываемые отнюдь не всегда беспристрастными людьми! И что, если с точки зрения вечности взглянуть на себя – дух захватывает! Нет, какая тут мания величия – вы не так поняли... Просто то, что нам, ныне живущим, порою кажется выдающимся, может, если взглянуть с высоты, уложиться в общий довольно унылый пейзаж. А может, напротив, потомки окажутся снисходительней – взглянут на нас, и покажемся мы им не так уж плохи, а?..

Что, если, а?.. Максимов, прищурившись, глядел в зал. Волнение ушло, и появилась радость, называемая у артистов вдохновением, когда чувствуешь благодарное внимание слушателей и всего себя готов им отдать. Но, пожалуй, состояние Максимова следовало бы определить словами попроще, как бы он сам о себе сказал: «Я доволен». Да, и этого вполне достаточно.

Максимов мельком взглянул на своих коллег: а может, мы покажемся им не так у не плохи?..

Он сел, пытаясь скрыть свою счастливую улыбку, постепенно успокаиваясь от пережитого, в то время как начал говорить поэт.

С его стихами, как выяснилось, школьники тоже были знакомы и даже знали некоторые наизусть. А когда оказалось, что они и фильм с участием молодой актрисы посмотреть успели, совсем недавно вышедший на экран, у Максимова зародилось подозрение.

Настал черед дамы-журналистки. О ее творчестве школьники опять-таки были наслышаны, чему она явно обрадовалась.

Максимов сидел нахохлившись: ему трудно было так сразу расстаться со своими надеждами, с радостью, которую только что пережил. Но вот он случайно взглянул на директора и завуча, на их лица, сияющие гордостью, торжеством, и грезы его окончательно рассеялись.

Да, эта встреча была отлично Организована. И школьники не подвели: выучили сведения о каждом из гостей и блеснули своей осведомленностью. Нельзя, конечно, не отдать должное их артистизму, свободе, естественности, с которой они провели свою роль, а также и педагогической режиссуре.

Директор и завуч выглядели именинницами. Гости, довольные, улыбались. Максимов тоже. Но что-то давило в груди. – обида, в которой стыдно, невозможно было никому признаться. Обида на самого себя, на свою наивность, доверчивость, иными словами, глупость, а уж пора бы было стать построже, поосторожнее, пора...

И еще... То, что он только что пережил, во что почти поверил, всколыхнуло в нем прежнее, что, ему казалось, он в себе уже преодолел. И подумать только, произошло это на обычном школьном утреннике! Его подняло, закружило, он почувствовал то когда-то знакомое опьянение, в котором видишь себя как бы со стороны, и сам собой втайне любуешься, и ощущаешь неведомую раньше свою ценность, исключительность – как бы ее донести, не обронить. И это чувство было не просто пустым бахвальством – нет, гораздо, гораздо сложнее: оно давало силы, энергию, вдохновляло, и...

...И стыдно... Не столько даже оттого, что обманули, а оттого, что не было права так глядеть на себя, даже если бы другие уговаривали, уверяли – нельзя поверить, нельзя давать себя провести. Почему такая слабость, податливость? Неужели нет тут противоядия? Ведь неизбежно разочарование: очнешься и поймешь – сон это был, обман...

...Максимов шел к ожидающему у ворот школы «рафику». Шел по свежему, только что выпавшему снегу, жалея, что приходится портить его ровную белизну. Шел не оглядываясь, чтобы не видеть грубые отпечатки рифленых подошв своих ботинок – свой корявый след. Шел в той редкой, предшествующей иногда озарениям, открытиям углубленности, которой кое-кто мог бы позавидовать. Но сам Максимов был так поглощен своими мыслями, что не думал, не интересовался, как он выглядит сейчас со стороны. Впереди лежал белый, белый снег, и он шел туда уверенно, все вперед и вперед, будто назад ему уже никогда не предстояло возвращаться.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.