Ситцевые занавески

Вячеслав Шугаев| опубликовано в номере №1217, февраль 1978
  • В закладки
  • Вставить в блог

На белом подоконнике самовольно, невесомо перемещалась желтая цветочная пыльца. Обтекала горшочки с геранью, обернутые серебряной фольгой, прибивалась к баночкам-скляночкам с пудрами, кремами, притираниями.

Смуглая, быстрая рука с зеленым колечком на безымянном распахнула окно – пыльца взвихрилась и просеялась на блестяще-охристые половицы. Ситцевые занавески затрепетали, захлопали и, прильнув к гераням, запарусили под напором утренней прохлады.

Под окном дотлевали поздние цветы мать-и-мачехи, старая черемуха сыпала последними обуглившимися лепестками, а дикая вишня только-только занималась бело-розовым. И гаснущий цвет и свежевспыхнувший прибавляли дыханию утра терпкой, печальной чистоты.

Снова мелькнула смуглая рука с зеленым колечком на безымянном, охваченная теперь прозрачной голубой тканью, и захлопнула окно. Занавески увяли, стекло припотело от сизого солнечного тумана.

Девушка приостановилась у зеркала: «Может, не пудриться сегодня?» – пожалела зарозовевшую после холодной воды кожу, вздохнула: «Но и голощекой-то нехорошо», – потянулась к пудренице, густо припорошилась, разровняла пуховкой, обмахнулась – на помучневшем лице резко проступили тонкие, черные брови, как-то недобро выделились глаза – их смородиновая, живая чернь вроде бы потускнела.

В дверях опять притормозила: «Что-то забыла! Ох ты, господи! Дороги же не будет. Ну, что, что?» – вспомнила, вернулась, наклонилась над кроватью подружки, потормошила: «Дусь, а, Дусь!» Та еще глубже забилась под одеяло – только рыже-каштановый клок выплеснулся на подушку. «Если и добужусь, не запомнит спросонья», – нашла лист бумаги, написала: «Дусь! Сходи, будь лапочкой, за туфлями в мастерскую. Квитанция в сумке. Надя». Положила записку на пол и прижала Дусиным шлепанцем.

В прихожей приоткрыла соседнюю дверь, напряженным шепотом позвала:

– Коля! Ко-ля! Вставай. – Хозяйка будильников не любила и квартирантам не позволяла держать. – Коля! Утро на дворе.

В углу, за печкой, Надя увидела лыжную палку, просунула ее в дверь, дотянулась до кровати, потыкала в темный ком.

Коля будто и не спал. Откинул одеяло, длинной, худой рукой схватил палку:

– Я тебе кто?! Куль картошки?!

– Хуже. И так опаздываю. Вставай. – Вырвала палку и снова ткнула в бок.

– Все, Надежда, конец света. Насквозь ты меня! – Коля вдруг вскочил, бросился к двери, худой, долговязый, в небесной маечке, в красных плавках.

Надя выронила палку, тихо взвизгнула: «Дурак бессовестный! Ненормальный!» – и вылетела из дома.

У старой деревянной лестницы, почти отвесно спущенной на берег, Надя помедлила: ступеньки сносились, зловеще поскрипывали в пазах, перила развалились, как борта у телеги – коричневым, трухлявым дымком отзывалась лестница на каждый шаг, со дня на день собиралась рассыпаться и скорее всего именно под Надей. Окольная же, пологая тропка петляла меж молодых бурьянов, лебеды, полыни, еще обильных розовой, парной росой – и ноги мокрые будут, и босоножки раскиснут, и юбка по подолу зазеленится и тяжело почернеет. Судорожно схватившись за шаткие перила, ойкая про себя, она ступила на лестницу.

На причальных мостках ждали речного трамвая Надины товарки, работницы слюдяной фабрики, тоже квартировавшие в нагорном предместье. Пересекая галечный береговой пустырь, Надя ревниво присматривалась: кто что успел купить со вчерашней получки? «Ага, на Верке новая блузка. Видела такую, только желтую. Ой, а Нинуля-то с Клавкой! Брюки как у двойняшек. Хороша бы я была. Тоже ведь почти клюнула». – Надя подходила к мосткам. Вскинула руку с зажатой в кулаке белой косынкой:

– Привет, девы!

Ей замахали в ответ, закричали, но тяжелый бас трамвайчика перекрыл крики. По-утреннему угрюмый, будто отсыревший матрос уже держал наперевес трап. Матрос все же пересилил сонную свою хмурь, пошутил:

– Опять слюду щипать? Ух, завидно. Меня возьмете? Щипать буду – от и до.

– О-хо-хо да о-ха-ха, далеко ли до греха, – приговаривал Коля давние бабушкины слова, потягивался, позевывал, но вполголоса, без сладких стонов и хрустов – боялся разбудить хозяйку за стеной. – Возьму вот и снова завалюсь.

  • В закладки
  • Вставить в блог
Представьтесь Facebook Google Twitter или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.

В 4-м номере читайте о знаменитом иконописце Андрее Рублеве, о творчестве одного из наших режиссеров-фронтовиков Григория Чухрая, о выдающемся писателе Жюле Верне, о жизни и творчестве выдающейся советской российской балерины Марии Семеновой, о трагической судьбе художника Михаила Соколова, создававшего свои произведения в сталинском лагере, о нашем гениальном ученом-практике Сергее Павловиче Корллеве, окончание детектива Наталии Солдатовой «Дурочка из переулочка» и многое другое.



Виджет Архива Смены