Бабка наклонилась ко второму — маленькому человечку.

— Все с Федоркой ездишь... — тихо вздохнула она и, взяв мужчину под руку, а Федорку за плечо, повела их от двери.

Девочка лет пяти, русая, с пухлым и розовым, словно яблоко наливное, личиком. Сняв малицу и бросив ее к печке, она закрыла руками щечки и несмело глянула на меня.

Петр был слепой. Глаза, чистые, голубые, прямо вперед смотрели из-под часто моргающих ресниц. Смуглое лицо чуть продолговато. Он расстегнул пояс с потемневшим медным набором, сбросил малицу, обнажив коротко подстриженные волосы и на шее — глубокий розовый шрам.

Бабка дала девочке гостинец:

— Больше Федорка стала. А что не всей семьей приехали?

— Все к вечеру будут, — ощупывая лавку и садясь, сказал Петр. — Везем вам беспокойство. — Он грустно улыбнулся. — А пока вот мы с Федоркой нагрянули попросить, чтобы для нас баню приготовили. Как тронулись на юг с Канина, только один раз мылись. Некогда все... Да зря, Ильинична, самоваром-то стучишь.

— Я только угольков спустила. Подвигайтесь к столу. Тут гость сидит.

— Здравствуйте, — повернулся ко мне Петр. — Знакомы, нет?..

...Все необычно было для меня здесь: и сельцо, окнами и могилами обращенное к. морю, и открытые для всех ворота, и нестынущий самовар, и древняя бабка Ильинична, которая приняла меня так, словно только вышел из ее дома, напоила чаем и не спросила ничего, кроме того, далеко ли путь держу да не очень ли одежда промокла, даже имени не спросила, пока сам не назвался, и этот ижемец, слепой Петр, с пятилетней крохотной девочкой едущий в бескрайнюю, бесприметную тундру... Все в нем выдавало обаяние: и чистый говор, и аккуратность в одежде, и выражение лица — проникновенное, задумчивое, и даже страшный шрам на шее. Видно было, что человек прожил большую зрячую жизнь.

— Куда правитесь, молодой человек? — обратился он ко мне, услышав мой голос. — Пешком? Стоит ли? Отдохните. Завтра, а то и сегодня к вечеру пойдет наш обоз с грузом муки. Вас возьмут...

...Спал я на полатях, на пышной лосиной шкуре. Проснулся поздно. Какое-то щемящее ощущение сказочности, перемешанное с тем тонким, почти неуловимым чувством тревоги, какое обычно вызывается безрезультатным стремлением вспомнить что-то, было во мне... В комнате было тихо.

На кровати почти до полатей складены малицы. Видимо, приехал еще кто-то. У переднего окна вполоборота друг к другу сидят за столом двое: Петр и полуседой человек в ватной поддевке и белых своевязаных носках.

— Ну, каково поспалось? — спросил меня мужчина в поддевке, и я понял, что это хозяин дома. У него сухие, с розоватыми прожилками щеки и щетинистая борода.

— А это рыбаки с путины идут, — кивнул он на гору малиц. — В магазин все ушли.

Окна оттаяли. Ярко блестело солнце в начищенном самоваре. За сугробами дымилось белым куревом невидимое море.

— А ты садись с нами, ежели не брезгуешь сырой олениной да на зубы не жалуешься. Построгай да стопку выпей.

Я сел за стол у бокового окна. Петр повернул ко мне голову, и мне показалось, что какой-то нерв шевельнулся в его глазах. Видимо, удивление отразилось на лице моем — хозяин, повеселевший от выпитого, сказал:

— А ты не удивляйся. Петро как пропустит луншу немного, так свет взвидит, окошко, к примеру, или человека перед окошком.

— Не надо, Никифор, — попросил Петр. — Выпьем с человеком за знакомство. — Он нащупал мороженую оленину и ловко острогнул тонкую полоску.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.