Руслан Трушкин

– Вы знаете, мне без разницы, девяностые годы или дни сегодняшние, мне было интересно всегда. Была интересна и открытая хирургия в те годы, интересно работать сейчас, когда 99% процентов операций делается эндоскопически, без разрезов. Конечно же, в хирургии изменилось многое. Если бы мне двадцать лет назад, когда я только начинал, кто-то сказал, что через десяток лет хирургия изменится радикально, что мы будем делать операции на оборудовании, о котором даже не могли предполагать, я бы не поверил. Сегодня мои молодые коллеги даже не имеют представления, в каких условиях мы работали в прошлом столетии.

Это можно сравнить с тем, как если бы в девяностые годы, когда человек использовал ламповый телевизор, сказать ему, что в недалеком будущем у него будет мобильный телефон, по которому он сможет смотреть телевизионные программы и фильмы, писать письма и расплачиваться в магазине, он бы, наверное, покрутил пальцем у виска. То же самое произошло в медицине. Прогресс такой же, не меньше. Совершенно другой инструментарий, другие подходы, другие результаты лечения.

- А какова динамика заболеваний и динамика поступающих пациентов, ну, хотя бы по возрасту?

– Даже невооруженным глазом видно, как резко возросло количество онкологических больных. Но, с другой стороны, видно также (не говоря о статистических данных) изменение возраста пациентов – сегодня намного больше пожилых и престарелых. Если раньше средний возраст в отделении был 45-50 лет, то сегодня он приблизился к 70 годам. Мы делаем операции людям, которым еще двадцать лет назад было бы отказано в этом, и наши пациенты живут долго и счастливо. Причем мы зачастую делаем операции, связанные не со спасением жизни, а с улучшением ее качества. Например, недавно мы поставили протез полового члена 75-летнему пациенту, и это считается нормальным. Мало того, что человек дожил до 75 лет, он еще хочет оставшиеся годы прожить, как говорят, качественно. И замечательно, что мы можем ему в этом помочь, можем не только лечить, но и улучшать людям качество жизни, тем, кому двадцать лет назад сказали бы что-то типа - иди и сиди на лавочке, да еще бы на смех подняли за подобную просьбу. Но, скорее всего, больному и в голову не пришла бы мысль о таком протезе.

– Больные говорят, что в вашем отделении очень доброжелательная обстановка. Но ведь истоки доброжелательности не только в высокой зарплате?

– Конечно же, нет. Кстати, мы на эту тему часто говорим с коллегами. Можно провести параллель с детской рождаемостью. Я пришел к выводу, что нет прямой зависимости между финансовой состоятельностью семьи и рождением в ней детей. Дескать, в богатых семьях много детей, а в бедных - поменьше. Практика показывает, что зачастую все с точностью наоборот. То же самое и с доброжелательностью в работе. Если человек недоброжелателен, с дурным характером, то, какую бы зарплату не получал, он остается злыднем. Мне кажется, что главное все-таки - селекция коллектива, которая у нас проводится. Если человек по психо-эмоциональным критериям подходит, он здесь остается, если появляются озлобленно-претензионные врачи, они надолго не задерживаются. И моя задача как заведующего - вовремя отсеивать таких и не позволять им у нас работать.

– Это правда, что у вас операции проводятся семь дней в неделю?

– Да, причем круглые сутки. В день до 15 операций. У нас недавно открылась ультрасовременная операционная на седьмом этаже для лапороскопических операций, а в ближайшее время войдет в строй еще одна ультрасовременная операционная на третьем этаже для эндоскопических операций по удалению, дроблению мочевых камней, по своему классу она точно такая же. Как говорят, хай-класс.

– Для вас операция – это обычная повседневная работа, но мне кажется, что каждое появление хирурга в операционной – это все-таки в какой-то степени бой...

– Позволю вас немного поправить. Для меня операция – это не просто работа. Я не отношусь к своему делу как к работе. Когда я прочел в одном из интервью Олега Табакова : « Я занимаюсь любимым делом, и за это мне еще платят деньги», то поймал себя на мысли, что у меня аналогичная ситуация: я занимаюсь хирургией, хотя и устаю психоэмоционально и физически, но мне это нравится, к тому же мне за эту работу еще и зарплату платят. По поводу того, вхожу ли я в операционную как на поле боя, – нет, я так не считаю. Но перед операцией, особенно перед тяжелыми операциями, такими, которые до нас никто в России не делал – например, связанными с трансплантированием почки, - мы, естественно, тщательно готовимся.

Шапкозакидательского отношения – дескать, пойду и что-то отрежу или пришью, – у нас в коллективе нет.

Подготовку к операции можно сравнить с планированием военного сражения, когда военачальники обсуждают стратегию и тактику предстоящего боя. Есть технически сложные операции, и мы обсуждаем, что и как лучше сделать, составляем план, читаем литературу по современным технологиям - без травматических последствий для пациента. Иногда эти технологии сами и придумываем, за что и получаем патенты. Были бы в этом плане поопытнее, патентов было бы, как говорят, «вагон и маленькая тележка». К сожалению, в прошлом мы так радовались своим изобретениям, что торопились опубликовывать их в центральных журналах, забывая о патентной защите. Юридически, если патент не оформлен в течение шести месяцев после публикации, позже его уже невозможно оформить. Но мы об этом не жалеем, главное – это идет на пользу людям. Но сегодня успеваем делать и то, и другое.

– А часто бывает так, что в ходе операции приходится менять продуманные планы и принимать решение, как говорится, на ходу?

– Да, конечно, иногда операционная ситуация складывается так, что приходится вносить коррективы. И задача хирурга в таких сложных ситуациях – найти достойный и, самое главное, безопасный выход для пациента. Ведь помимо того, что ты зачастую спасаешь жизнь человеку, извините за пафос, нужно сделать так, чтобы риски для больного были минимальные, чтобы, выйдя из больницы, он не страдал от послеоперационных осложнений. Операция не должна быть следствием подтверждения амбиций хирурга. Конечно же, амбициозный хирург – это неплохо, но во главе угла, прежде всего, должен стоять пациент. Я не устаю напоминать своим коллегам: «Не пациенты для вас, а вы для пациентов. Если вас не будет, или вы их не устраиваете по той или иной причине, они найдут другого хирурга. А если не будет пациентов, то и вы не нужны».

– Вы внешне производите впечатление мощного, крепкого человека, в чем-то похожего на Илью Муромца на известной картине Виктора Васнецова «Богатыри». Такой же могучий, правда, без палицы и копья. А больные говорят, что даже разговор с вами, ваши прикосновения к больному при осмотре приносят облегчение. Одна женщина сказала про вас: «исцеляющие руки». Это что – опыт, профессионализм или еще что-то иное?

– Я об этом никогда не задумывался. Наверное, могу лишь сказать, что занимаюсь любимым делом, чувствую, что могу помочь человеку, и делаю это. Простите за патетику, но порой мне кажется, что именно для этого я явился в этот мир несколько десятков лет назад. Нас учили, что, если больной просто пообщался, поговорил с врачом, и ему стало лучше, хотя доктор еще даже не выписал рецепта, это уже большой плюс. Значит, этот человек неспроста попал в медицину.

У нас в стране много мифов или псевдо-мифов о медицине, к тому же почти все считают, что разбираются в ней, и охотно рекомендуют друзьям и коллегам, чем и как можно вылечиться от той или иной болезни, (не забывая при этом критиковать и конкретных врачей, и всю медицину заодно). Но в медицине должны работать люди с определенными психоэмоциональными настройками и, в первую очередь, по отношению к больному. Безусловно, врач должен быть доброжелательным к пациенту, обязан быть таковым. Это один из показателей профессионализма доктора. Что бы ни происходило в жизни врача, но, заходя в палату к больному, он обязан все свои проблемы оставлять за порогом. Пациент не должен зависеть от его состояния и настроения.

– Поэты и философы уже много веков спорят о том, кто из них ближе к Богу. Но когда человек попадает на операционный стол, то понимает, что все-таки ближе хирурги...

– Честно говоря, не думал об этом. Скажу лишь, что мои коллеги, время от времени, тоже пытаются понять: медицина – это искусство, профессия или что-то еще? На самом деле на эту тему можно говорить долго и много. Но, помимо того, что изначально человек должен быть способен к этой работе и гореть желанием помогать больным людям, он еще должен обладать определенными знаниями. Добрые неучи в медицине неприемлемы.

Слова о том, что Боженька поцеловал в затылок будущего хирурга в детстве или коснулся своей десницей – это замечательно, но недостаточно. Врач – это не крылья за спиной, а тяжелая, рутинная работа. Нужно не просто получить хорошее образование, но учиться постоянно и всю жизнь, самосовершенствоваться на тренажерах, осваивать новые технологии, следить за мировыми достижениями и работать, работать, работать. То есть набираться теоретических знаний и хирургических навыков.