Помню, однажды сильно заспорили о новой повести Трифонова — по-разному поняли финал, — чтобы выяснить истину, нашли номер его телефона, я набрал. Представился читателем, рассказал, что вот мы, мол, спорим с приятелем, разъясните, кто прав. Не помню уж, чье понимание подтвердил Трифонов, да и не в том дело, просто, мне казалось, хорошо и чисто говорили мы в те поры, судили о высоком, надеялись на удачу.

Потом приятелю как бы повезло, несмотря на возраст, он пробился на совещание молодых, попал в семинар крупного мастера, тот ободрил бывшего фронтовика, обещал поддержку, слово выполнил, у них возникли свои отношения, и тут я стал замечать, что приятель мой стал не говорить со мной, а как бы меня проверять. Так ли я говорю про то-то и то-то, что и его маститый учитель. Чаще выходило, что, даже не будучи знакомы, мы с его высоким покровителем и думаем, и говорим примерно одинаково, и я только пожимал плечами, когда завсегдатай моего дома сообщал мне об этом. Ну что ж. Но какое, в сущности, это имеет значение? И почему мы нынче говорим именно так?

Еще не поняв, я почувствовал перемены в моем друге. Я отошел на вторые роли, ну пусть, я не претендовал ни на какие роли вообще. Мне было жаль его когда-то, я хотел помочь и делал, что мог. Вот и все.

На этом история могла бы и завершиться — вполне благородно, без каких бы то ни было осложнений. Мало ли случаев, когда чувства охладевают, но ведь остается же знакомство, если не дружба, так товарищество.

Но друг мой, втягиваясь в литературную суету, был чрезмерно внимателен к сплетням, и даже не сплетням, а мелким человеческим пакостям, когда кто-то бросает на ходу реплику, начиненную намеком, конечно же без имен, но все-таки, когда, ссылаясь на очень осведомленные источники, шепчут в ухо несусветную ересь, а то и заведомую ложь, когда не то что отраженный, но трижды отраженный звук выдается за слово совершенно иного значения; так вот, увлеченный препарацией всевозможных пакостей, на каком-то околописательском перекрестке подцепил он слушок о том, будто вроде бы я что-то такое сказал о нем.

Он явился ко мне в том виде, который отвергал от него большинство, — с выпученными глазами, растянутым ртом, предъявляя невнятные претензии. Тут же исчез, я дозвонился до него, кроме оскорбительных намеков, ничего не услышал, положил трубку и сказал себе: хорошо, пусть будет так.

Если подобранный где-то мусор способен затмить глаза на все прошлое — да и настоящее, — пусть будет так.

Как я страдал тогда! Как мучительно выкорчевывал в себе память о разговорах, о поиске истин, о том, где правда и какое зло — память о высоком мышлении, которое, оказалось, может уживаться с готовностью к клевете и легкому, без всякой нужды и основы, вот уж лучше слова не найти, бытовому предательству.

Ведь быт — это простирнуть рубашку, закурить сигарету, почистить ботинки, высморкаться.

Он предал, точно высморкался.

Перед тем, как перегореть, лампочка вспыхивает ярче. Так же бывает с чувствами. Я горел, было тошно, потом во мне все испепелилось.

Я угас и утих. Это произошло в больнице.

Однажды ты пришла и сказала, что звонил бывший друг, винился, страдал, объяснял, будто вышла ошибка, просился прийти в больницу.

Но я лежал с капельницей, на стойке висела бутылочка с бурой, устрашающей жидкостью, и во мне, таким образом, гуляла чужая кровь.

— Глянь-ка, — попросил я тебя, — фамилию донора. Повернув голову, ведь бутылочка висела горлышком вниз, ты прочитала женскую фамилию.

— Спокойная женщина, — сказал я. — Уравновешенная.

— Почему? — улыбнулась ты.

— Потому что мне решительно наплевать на его звонок. Понимаешь? Решительно. И я говорю это совершенно искренне.

Мы с тобой пошутили насчет коктейля, который бродит в моих венах. Неизвестные мне доноры, мужчины и женщины, слились своими кровями в неизвестном им сосуде, во мне, и что из этого выйдет, известно одному богу.

— Все это спокойные, закаленные люди, — говорила ты.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• 11
• 12
• …
• 24
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.