— Проверка гипотезы в небе — опасная вещь. Как вы справляетесь с чувством опасности!

— Из шестерки испытателей, закончивших академию вместе со мной, одного уже нет. Не думать об этом нельзя. Каждый полет, конечно, риск. Но, кажется, еще Корчак говорил: ребенок имеет право на смерть — создавая ему обстановку стерильности, мы убиваем в нем человека. Нужно ли отнимать это право у взрослых?

— Скажите, что чувствует пилот, покидая неисправную машину!

— Не знаю, пока не покидал. Угробить опытную машину — непозволительная роскошь. Слишком много в нее вложено денег и труда. И главное — обломки погребают под собой ошибку. И эту ошибку повторят. В каждый самолет мы вкладываем частицу своего незнания. Она открывается в небе. На земле ее можно устранить. Конечно, бывают в полете крайние ситуации. Но лучше их избегать.

Я попросила рассказать об одном из «тяжелых» полетов.

— Не хочу. Не люблю это вспоминать. Человек вообще устроен так, что радости и все

приятное склонен принимать как должное. От пережитой радости остаются лишь неясные образы, вернее, даже ощущения, которые словами и не передашь. Зато неудачи, ошибки и даже малейшие неприятности заседают в нас крепко, с подробностями, надолго лишая равновесия. Надо умно управлять своей памятью. О грозивших опасностях лучше не вспоминать. Зачем ворошить прошлое? Каждый день несет в себе свои трудности, не нужно утяжелять его воспоминаниями. От перегоревшего несчастья или разочарования всегда остается горстка опыта. Это то хорошее, что высеивается из плохого. Нужно брать его и идти вперед. Чтобы чувствовать себя счастливым, лучше всегда быть готовым к затруднениям — иначе их нелегко преодолеть. Это древняя мудрость. К сожалению, ее постигают только через синяки: духовный опыт приходит через жизненный. А ведь в наших силах поменять их местами. Душевная закаленность — прекрасный спутник. Я имею в виду, разумеется, не черствость, а именно закалку — со всей остротой зрения и глубиной знаний. Трудности лучше преодолевать, а не вспоминать.

И все-таки, отвлекаясь несколько от разговора, я приведу рассказ Ильюшина об одном полете. Это был обычный испытательный полет — взлет со вспаханной полосы в «перегрузочном варианте». Прозрачное утро. Роса, жаворонки. Испытатель и ведущий инженер идут по одуванчикам н машине. Все высчитано, вымеряно, оговорено, полоса изучена до последнего глиняного кома. Испытатель просит взлет. Скорость вжимает его в спинку сиденья. Справа промелькнул инженер: с этого места — окончательный разбег. Двигатель надрывно ревет. Скорость уже достаточна для отрыва. Но самолет не может оторваться: нос по-прежнему параллелен земле.

«Скорость растет. Невольно тяну ручку на себя, хотя она и тан взята полностью. Нос не поднимается. Я начинаю понимать, что все это принимает не тот оборот, которого мы ожидали. Я даже вижу ошибки в наших рассуждениях. Но назад хода нет. Я уже не успею затормозить, если прекращу взлет: впереди забор с бетонными столбами, а за ним железнодорожная насыпь. Выход один — заставить машину взлететь! Тяну ручку на себя двумя руками. Зачем? Это не я, это инстинкт. Все, что можно было сделать, я уже сделал. Машина должна оторваться, я уверен в этом! Но когда?! Забор стремительно несется на меня, каждую секунду он приближается ко мне на сто метров. А самолет не хочет поднимать носа. Он, как катер на волне: то облегченно рвется вперед, то зарывается передней ногой в пахоту. Забор все ближе и ближе. Чувствую, как все легче и легче толчки... Забор растет на глазах, он почти рядом. Медленно, а затем все быстрее поднимается нос — и тут же отрыв. Замираю, съеживаюсь, жду удара колесами о забор. Боковым зрением замечаю, что он проскакивает подо мной. Значит, пронесло!

Сердце стучит, как отбойный молоток, дышу, как рыба, вытащенная на берег. За эти немногие секунды я устал так, будто на мне целый день возили в гору воду. Болят все мускулы, ноги, шея и даже скулы...» Посадив машину,. испытатель радостно ищет глазами своего друга, ведущего инженера. А тот все сидит у взлетной полосы, обхватив голову руками.

— Владимир Сергеевич, как часто вам приходится летать!

— Каждый день.

Я пробую представить, как каждое утро человек выходит на летное поле. Высотный костюм, гермошлем. Захлопывается фонарь. Все полеты прекращены: на старт выруливает опытная машина. Как она поведет себя после отрыва? На какой скорости почувствуется эффективность рулей? «Ну, понеслась!»

— Обычно я уверен в машине. Полет весь рассчитан, продуман, даже десятки раз «проделан» — мысленно здесь, на земле. По дороге на аэродром еще раз «пролетываю» весь маршрут.

И все-таки было это жуткое падение из черных небесных глубин, когда рука сама рванулась к катапульте. А самолет молчал. Дико, оглушительно молчал. Машина валилась вниз, тихая, как топор. И нужно было ее как-то сберечь, потому что на земле еще никто не знал, почему она замолчала. Главное — сохранить скорость. Еще больше увеличить угол падения — совсем носом в землю. Земля несется к глазам, слепнущим от дурноты. Месяц назад вот так, у самого аэродрома, разбился знакомый испытатель. Главное — не потерять скорости. Потерявший скорость самолет неуправляем. Стрелка высотомера крутится, как волчок. До земли три тысячи метров, две, тысяча. Плиты аэродрома у самого лица, пятьсот метров. Ручку на себя. Тормоз, тормоз! Воздух толкает машину под брюхо. Проклюнулся горизонт — значит, поднялся нос. Тень юркнула под крыло. Толчок. Земля. Руки дрожат — никак не открыть фонарь. Сейчас в глазах друзей он увидит все, что могло случиться...

— Владимир Сергеевич, можно ли избавиться от страха!

— Думаю, нет. Но научиться держать себя в руках необходимо. В критический момент Надо уметь отключать эмоции. Остаются разум

и инстинкт. Они работают заодно — пока разум сильнее. Можно пересилить любую опасность, если сумеешь ее правильно взвесить. Голова должна быть светлой. А руки уж знают, что им делать. Главное — не терять головы. Для этого надо много работать над своей «конструкцией». Иначе она будет неуправляема. Человек наделен богатейшим «материалом», умственным, психическим, физическим, надо только уметь над ним работать. Нет патологических трусов, как нет и мужественных от рождения людей. Эти качества — результат воспитания, и прежде всего самовоспитания. Если помните, у семьи Суворовых был девиз «Обязан — значит могу». Очевидно, немецкий врач Форсман был того же мнения, когда впервые на земле через надрез в вене вводил себе резиновый катетер в сердце, да еще следил по рентгеноэкрану, как это у него получается. Наш советский врач Рогозов на антарктической станции Лазаревская два часа сам себе оперировал аппендикс.

«Семьсот пятнадцатый, ответьте! Семьсот пятнадцатый, ответьте!..»

Мы молча ждем. Кто сидит, кто ходит из угла в угол. Тихо. Комната наполняется табачным дымом. Никто этого не замечает.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.