– Когда операция?

– Завтра.

– Надежда есть? Хирург ответил хмуро:

– Мы не волшебники. Будем стараться сделать все, что можно... Сжег он себя... Все ваше поколение себя жжет – нельзя же так, право слово.

– Только так и можно, – ответил я, и пришел домой, и открыл записную книжку Сергея, и строчки расплывались у меня перед глазами, двоились и делались похожими на детские, давние, когда дивились мы увеличительному стеклу, разглядывая через него страницы потрепанных книг.

...«Дзержинский», «Художник Пэн», «22 июня», «Вес булыжника», «Буденный в Гомеле» – эти стенографические записи говорили мне о многом, и я решил рассказать о Сергее Антонове, и я начал писать эту книгу именно в тот долгий день и еще более долгую ночь, гадая и надеясь, что хирурги все же сделают чудо. Мне очень хотелось назавтра прийти к Сергею и почитать ему хоть несколько страничек, и потому я очень торопился, прочитывая заново свои записки, которые набросал в июне сорок пятого, и молодость наша стояла у меня перед глазами и юный, чубатый наш Серега, и я гнал от себя другое видение – Сергея, которого только что видел, и очень мне хотелось, чтобы справедливость восторжествовала и чтобы он, наш комсомольский вожак, остался с нами – как угодно, но чтобы обязательно остался, потому что такие люди, как Сергей Антонов, нужны и нам, и детям нашим, и внукам.

Утром я сложил исписанные листы бумаги в портфель и набрал номер телефона госпиталя.

– Идет операция, – ответили мне, – ничего еще не известно. Приезжайте к двум часам, тогда можно будет ответить более или менее определенно...

...Главной достопримечательностью нашего городка в двадцатые годы считалась трамвай-

ная линия – по ней с ужасающим грохотом катились веселые желтые вагончики бельгийского производства. Открытие линии этой было названо в свое время местной газетой «выдающимся культурным событием» и отмечалось фейерверком в городском парке.

«Российской империи вернейший Бедеккер», путеводитель начала века, в качестве городских достопримечательностей называл также две православные церкви, костел, три синагоги, а потом уже гимназию, прогимназию и реальное городское училище.

В праздники православные спешили к соборам, торопились пробиться к клиросу; у костела привязывали лошадей поляки из окрестных сел; в день «йом-кипура» молча толпились у синагог бородатые люди в засаленных лапсердаках, с пейсами, в непременных ермолках и темных широкополых шляпах.

Жители нашего городка гордились чистотой улиц и площадей. На огненно-рыжем жеребце разъезжал начальник городской милиции, останавливался у дома, возле которого замечал мусор, и грозно вопрошал хозяев:

– Номер дома... Как фамилия?

Это значило: быть штрафу.

Что ж, даже Сережка Антонов, личность критически мыслящая, не считал это насилием и свои единственные штаны из чертовой кожи каждую ночь прятал под матрац, чтобы не выглядели мятыми (сколько бы я ни вспоминал Сергея, его отличала всегда аккуратность – она была в нем органична, она была непременной составной частью его детского – тогда еще – существа).

Ох, как хочется казаться взрослым! И если уж не выпало счастье рубать белых, мчаться на тачанке по берегу Сиваша, стоять на часах у красного штаба, то по крайней мере мечталось носить набекрень шапку со звездой так же, как носят взрослые; перепоясаться пулеметными лентами, небрежно затянуться самосадом, лихо опрокинуть рюмку первача и, крякнув, отереть губы рукавом...

А тут за свадебный стол и то не пускают – спать гонят. А выходила замуж Сережкина тетка: на столе в пузатых четвертях и высоких штофах – самогон. Сережка улучил момент, когда в комнате никого не было, лихо опрокинул стакан и чуть не взвился к потолку – дыхание перехватило, все внутри обожгло: на беду, оказался в стакане не первач, а керосин.

Мать с трудом отпоила его густым, теплым домашним молоком. В те дни, когда лежал он, еле живой, мы помогали нашему вожаку тем, что приносили ему книги из библиотеки.

Тогда-то Сергей и пристрастился к чтению по-настоящему.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.