Полынь

Владимир Дробышев| опубликовано в номере №1427, ноябрь 1986
  • В закладки
  • Вставить в блог

Письмецо короткое, даже совсем куцее, но я не расстаюсь с ним днем и ночью, оберегаю, как самую большую тайну. Оно напоминает о маме, о недалеком прошлом. Перечитывая бессчетное число раз ровные строчки, я вновь и вновь припоминаю синие кинжалы прожекторов, упирающиеся в сумрачные взвихренные облака, вижу располосованное огненными трассами снарядов небо и станционную платформу, куда притащила меня артистка. Я отчаянно упираюсь, вцепляюсь в сухую руку Берестинской, сбиваю с накрученных волос кокетливую шляпку, а она знай свое волочит по перрону, вдоль вагонов, набитых галдящей детворой. Не выпуская ворот пиджака из цепких пальцев, смиряя одышку, хватая ртом воздух, Ирина Леонардовна объясняет строгой пожилой женщине, показавшейся из тамбура, что я сделался жертвой военной катастрофы, моя мама уехала в командировку, меня же, сорванца, оставила на ее попечение, а тут бомбежки, вестей от нее нет, кругом суматоха, ей, артистке, самой до себя... Тетя Шура, так назвала себя строгая женщина, сделала галочку в блокноте. Потом были тесноватые вагоны, тащившие напуганную детвору в далекие глубины.

В школе нам задают выучить наизусть пушкинский стих «Привет тебе, пустынный уголок». Стихотворение славное, но никак не поддается. Это не потому, что под рукой письмо Берестинской. Вовсе нет. «Пустынный уголок» не лезет в голову оттого, что Оксана Павловна чем-то обеспокоена, ее тревога передается мне. Она часто выходит из классной комнаты, задерживается у зеркала. На ней зеленая кофточка с гвоздикой, вышитой бледно-розовыми нитками. Светлые волосы стягивает неширокая и тоже бледно-розовая лента. Взгляд у нее рассеянный. Мне кажется, что ей что-то угрожает. Поэтому, когда Оксана Павловна собралась домой, я потихоньку крадусь следом. Я почти уверен, что должен быть рядом. Я готов защищать ее, хотя не знаю, от кого.

Поздний вечер. Воздух теплый, влажный. Пахнет жженым кизяком. Железная труба над кожевенной фабрикой упирается в луну. Где-то блеют овцы. Оксана Павловна в плаще, на голове косынка, куда-то торопится, каблучки пощелкивают по дощатому настилу ровно, будто она вовсе не прихрамывает.

Вечер густеет. Оксана Павловна сворачивает на тропку, петляющую вниз по заросшему бастыльником увалу. У берега темнеет лодка, скрипит уключина. Я догадываюсь: в ней — Шлыков! Он начал сразу:

— Я подал рапорт! Да! Решено! — Шлыков говорит коротко. Он будто бы даже не произносит, а выстреливает фразы. Голос жесткий и сухой. Слова — щелчки. — Так лучше. Все обдумал. Верно!

У Оксаны Павловны голос другой — тихий, плавный, много в нем хорошей нежности:

— Ты же знаешь, что откажут, не пошлют на фронт.

— Вот как? Почему?

— С твоей-то раной...

Какое-то время Штыков упрямо молчит, затем усмехается:

— Да-а, бандюга был матерый, настоящий медвежатник! Крепко меня подпортил, вогнал фомку под самую печень. До сих пор от железяки ломит.

Только сейчас, после этих слов, я, кажется, догадываюсь, какая болезнь иной раз скручивает Шлыкова, делает его бессильным. Припомнился огород, штакетник, по которому сползал он...

Уже погасло солнце. Опустившееся небо и звезды неторопливо плывут в реке. Где-то плеснула рыба. Течением лодку подгоняет к берегу. Нас разделяет куст боярышника и ветка чернотала, торчащая из зарослей шиповника. Каждое слово, даже шепот — все отчетливо. С другого берега рывками налетает ветер. Он доносит шуршание трав, охлаждает щеки. Негромко смеясь, Оксана Павловна признается, что ждет ребенка. Малыш давит на сердце, беспокоит, стучит ножками в живот.

— Казак! — довольно буркнул Шлыков. — Весь в меня, просится на волю.

— А если девочка?

— Ерунда! — отмахивается Шлыков. — Быть того не может. Сын родится.

— Тем более, — мягко настаивает Оксана Павловна, — сыну нужна крепкая рука, рука мужчины.

— Вот именно мужчины! — подхватывает Шлыков. — А что я? Среди баб да стариков! Дети потешаются.

В реке снова плеснула рыба. Это, наверное, одна и та же рыба, и прыгает она в одном и том же месте.

Первой говорит Оксана Павловна:

  • В закладки
  • Вставить в блог
Представьтесь Facebook Google Twitter или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.

В 4-м номере читайте о знаменитом иконописце Андрее Рублеве, о творчестве одного из наших режиссеров-фронтовиков Григория Чухрая, о выдающемся писателе Жюле Верне, о жизни и творчестве выдающейся советской российской балерины Марии Семеновой, о трагической судьбе художника Михаила Соколова, создававшего свои произведения в сталинском лагере, о нашем гениальном ученом-практике Сергее Павловиче Корллеве, окончание детектива Наталии Солдатовой «Дурочка из переулочка» и многое другое.



Виджет Архива Смены

в этом номере

Лабиринт

Трагедия одного самообмана

Нужен ли городу театр?

В рязанском ТЮЗе по 254-й статье КЗоТ (за нарушение производственных обязанностей) был уволен главный режиссер театра С. К. Кузьмин

Мифы нашей одежды

Молодежная мода