Плотная опека

Мы поразминались минут десять и пошли в раздевалку через подземный ход. Другой ход втягивал парней в белых майках. Они глядели на нас, мы — на них. Как обычно, никто не улыбался. Мы пощупали их глазами и скрылись за стеной в сыроватом тоннеле.

В раздевалке я сел, не собираясь двигаться. Ребята проверяли шнурки в бутсах, полоскали рты, особых разговоров не заводили.

— Душно! — сказал я.

Арзамасцев, мой центральный форвард, махнул рукой. Наверно, он будет хуже обычного, мягковатый он, я его гоню, и тогда работает, хоть и злится. Вот на поле выражений я не выбирал, злость — дело неотъемлемое.

Бакота взглянул в мою сторону и сразу отвел глаза. А я ни на что не намекал, просто здесь было душно. Женя торопливо повторил установку: мы их держим, впереди — только Арзамасцев и Коля Исаев.

— Ясно, Евгений Никитич! — радостно прервал его Коля Исаев.

Я понимал розовощекого парня с полными, еще детскими губами: Коля играл на моем месте. Но я простил ему радость, черт с ним.

— Ах, какой понятливый! — огрызнулся Арзамасцев.

— Я ничего, — пробормотал Коля.

— Подойди-ка, — позвал я. — Против тебя будет четверка, Кубасов. Больше двигайся, больше рывков. Уведи его — и вперед. И надень-ка щитки.

Я был не очень любезен, а Коля не понял и вопросительно посмотрел на Бакоту.

— Надень щитки! — крикнул Арзамасцев. — Ну!

— Сейчас, — сказал Исаев, мотнув головой.

Администратор Клюквин протянул ему щитки, но тот и не дотронулся до них.

Тогда я сказал Бакоте:

— Женя, Кубасов его поломает. Высокий спросит не с Кубасова.

Я влез в вылинявший тренировочный костюм и пошел к выходу: остальное будет без Акульшина.

В дверях я столкнулся с Высоким, и нам обоим это не доставило удовольствия. Усталая властность Высокого как-то поистерлась к пяти часам вечера, он был слегка взмокший, и я его на секунду пожалел, в конце концов не он виноват. И не Бакота... Я отвернулся.

— А-а, Акулынин, — протянул он вполне дружески. Мы уже были в разных лигах, чтобы ему таить злость.

— Добрый день, — ответил я, посторонился и вышел через сыроватый тоннель на открытое яркое пространство. В спину кричала восточная трибуна, я брел, понурясь, к скамейке запасных.