У одного моего близкого друга золотые руки и неодолимое предрасположение к тонкостям техники. Он поступил в технический вуз, но теоретические предметы оказались ему не по силам. Пришлось бросить институт, он пошел на завод и очень скоро стал фрезеровщиком высшего разряда. На заводе его полюбили, в трудных случаях обращались к нему за помощью, гордились им, но родители не могли примириться с его профессией. У всех членов семьи высшее образование, а у него — нет. Они использовали все способы воздействия, чтобы заставить сына поступить в какой-нибудь вуз. Наконец, он сдался, поступил на филологический, на отделение французской филологии, четыре года семья жила очень стесненно, и наконец мечта осуществилась. Теперь наш великолепный фрезеровщик преподает французский язык в техникуме для поваров и официантов, получает зарплату в три раза меньшую, чем на заводе, и я не заметил, чтоб в его самоощущении произошла какая-либо такая перемена, которая оправдывала бы всю эту гонку за «образованием».

Никогда еще активность родителей не достигала такого пика, как в наши дни. Я не помню, чтоб мой отец больше раза появлялся на родительском собрании, стоял бы у меня над душой, когда я готовил уроки, не помню, чтоб какая-либо моя плохая отметка вызывала семейную драму. Никогда не было такого разгула честолюбивых претензий и как следствие этого — такого количества частных уроков, дополнительных школ, курсов, бог знает чего. Никогда семья не тратила столько дополнительных средств на образование детей. Все во имя их будущего, во имя их блага. И эти усилия были бы оправданы и благородны, если бы не сводились к массовой невротизации и детей, и взрослых, если бы не преследовали неясных, смутных целей, если бы хорошие намерения не вырождались в корыстный практицизм. Процесс получения образования стал невротичным, направленным лишь на удовлетворение честолюбия, родители и дети участвуют в этом процессе чуть ли не в состоянии истерики, расплачиваясь за результаты слезами, бессонными ночами и днями, проведенными без игр и радости, мало этого — попираются нравственные принципы.

Я не хочу, чтоб у читателя сложилось представление, будто автор этих строк — отчаянный моралист, который гневается, когда не соблюдаются моральные заповеди, и угрожающе размахивает пальцем. Завтра поступать в вуз предстоит моему сыну, и я не могу поклясться, что, если ректор того учебного заведения, которое он выберет, окажется моим знакомым, я не явлюсь к нему и не скажу, не поднимая глаз: «Нельзя ли что-нибудь сделать?» Я ведь помню, как один мой коллега по институту пришел ко мне домой и подавленно произнес: «У тебя есть студент такой-то...» «Есть»,— ответил я. «Его не допускают к сессии — ты не подписал ему зачетку». «Не подписал». «Будь добр, пойди ему навстречу». Упомянутый студент вообще не появлялся на семинарах, и я сказал это коллеге. «Знаю, — ответил он, — но ты не знаешь, кто его отец».

Я очень ценил своего коллегу, чудесного человека и отличного преподавателя, а сейчас он стоял передо мной потупившись, расстроенный, озабоченный, просто подавленный. «Кто же его отец? Большое начальство?»

Коллега не выдержал и воскликнул чистосердечно: «Никакое он не начальство. Наш мясник из углового магазина».

После этого трогательного признания я твердой рукой поставил в зачетке свою подпись.

Используя связи, можно забраться на многие вершины, но на Джомолунгму— никогда. Вероятно, когда-нибудь будет проведено серьезное социологическое исследование, единственной темой которого будет психология и механизм связей. Оно докажет, что с помощью знакомств, фальшивых дружб, натурального обмена услугами делается очень многое, больше даже, чем мы себе представляем. Многие вокруг нас приобрели звания и должности, заняли посты, которые никогда бы им не достались, не умей они манипулировать этими тонкими, невидимыми нитями, которые так оплели нас, словно все мы запутались в паутине, которую сами же и ткем. Разумеется, предпосылкой, которую нельзя игнорировать, являются несовершенства в развитии нашего общества, а связи — это способ их преодоления. Ведь если бы в магазине всегда было хорошее мясо, сын мясника не получил бы зачет по химии. Однако эти чисто экономические выкладки меня не удовлетворяют. Социальная справедливость не может рассчитывать лишь на благоденствие. Если, мол, будет все для всех, то и люди станут лучше. Но я боюсь, что к тому времени, когда это благоденствие наступит, люди, дожившие до него, окажутся духовно искалеченными, и не сумеют его оценить, и всегда будут находить, что чего-то у них нет, чего-то им не хватает, и будут гоняться за этим недостающим, используя старые средства.

Одному электротехнику надо было проехать двадцать километров, чтобы включить ток в восстановленном старом доме в обезлюдевшем селе. Он согласился, сделав следующую оговорку: «Поеду, но не ради денег, которые мне заплатят. Деньги у меня есть. Видишь мой дом — девять комнат. Но говорят, что этот чокнутый, который развалюху купил,— журналист, а его жена — врач. Может, поеду в Софию, так я их там найду, а если когда лечиться придется, жена его, наверное, знает разных профессоров!»

Логика несокрушимая, и упрекать электротехника трудно. Единственное, что входило в противоречие с естественностью такого рода отношений, было то, что техник должен был поехать в село во исполнение своих служебных обязанностей.

Никто не назовет такие отношения социалистическими, но надо сильно покривить душой, чтобы назвать их исключением. Отношения эти временные и будут изжиты. Таков ответ. Однако они не будут изжиты, пока дети электротехника и дети мясника не начнут думать по-другому. А это означает, кроме всего прочего, что они должны быть по-другому воспитаны.

Перевела с болгарского Ника Глен

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.