Гугули

Теа была немного странной девушкой. Могла неожиданно загрустить. Мрачнела, уединялась на балконе и, думая о чем-то своем, смотрела во двор. Потом вдруг просветлеет. Тряхнет головой, поправит упавшие на лоб волосы. Улыбнется, и вскоре на всех трех этажах нашей школы уже раздается ее заразительный звонкий и приятный смех.

Учебный год уже кончался, когда Теа сшила себе голубое платье в белый горошек.

Оно ей очень шло. Она и сама догадывалась об этом. Догадывалась, и глаза ее постоянно искали Гугули. Позовут ребята Гугули, отведут в сторону, заведут беседу. Теа уже ищет его глазами. Спустится Гугули во двор, станет играть в мяч. Теа не отводит от него глаз. Теа и тогда была одета в голубое платье в белый горошек, когда мы провожали Гугули.

Близился полдень. Потеплело.

Маленький Тбилисский вокзал постепенно наполнялся людьми.

Около стоявшего в тупике поезда толпились провожающие.

Шум, гам и неразбериха, беготня; только что остриженные парни без конца обнимались; тут и там слышались нескончаемые наставления.

Гугули стоял, окруженный родными, время от времени снимал кепку, гладил свою бритую голову, щелкал каблуками и, приосанившись, отдавал честь по-кавалерийски.

– Вы только посмотрите на него! – с печальной улыбкой говорила тетя, глядя на сына. – Окончил среднюю школу, в армию идет, а в голове все еще одни только науки носятся.

Отец Гугули, бывший офицер русской царской армии, дядя Васо, с трудом сдерживал улыбку, хмурил брови и назидательно говорил сыну:

– Перестань дурачиться. Ты уже не ребенок. Знаешь ведь, какая сейчас напряженная обстановка в мире.

Как бы не так!

– Когда Гитлер узнает, что меня призвали в армию, он не посмеет начать войну, – засмеялся Гугули и кивком головы подозвал нас, четверых двоюродных братьев. – Можете пощелкать меня по бритой голове, и будем квиты.

Дежурный в красной фуражке три раза ударил в танционный колокол.

Началась суматоха. Снова перемешались объятия и. наставления, в окна вагонов бесконечно передавали свертки, не прекращалась беготня,

Когда Гугули уже расцеловал всех родных и поднимался в-вагон, то на секунду задержался, бросил взгляд в сторону лимонадной будки и кому-то радостно улыбнулся.

Я, только я знал, кому так радостно улыбался Гугули. Я, и только я знал, какие мысли, какую грусть увозил с собой Великий повелитель.

Поезд тронулся. Сначала он шел медленно. Потом все быстрее и быстрее.

Вот-вот должен был скрыться из вида предпоследний вагон, когда я поднялся на носки и, вытянув шею, как утенок, еще раз увидел Гугули.

Он стоял в открытых дверях. Махал нам рукой. Я напряг зрение, и мне показалось, будто бы в самую последнюю секунду Гугули поднес руку к губам и послал в сторону лимонадной будки свой последний поцелуй.