Дороги щедрая ладонь

Как ни забавен был товар, а покупатель находился – мы, например, лепешки брали только у этих стариков. Может быть, потому, что торговали старики с редким достоинством, не зазывая, не навязывая, не снисходя до спора о цене, и на копеечный товар ложился отсвет их чарующего обаяния – старая пуговица, медное кольцо вдруг обретали тайный смысл и ореол бесспорной ценности, словно диковина заморских стран или трофей забытого похода... А впрочем, эти продавцы и не гнались за покупателем и не страдали от его отсутствия. Ибо не мизерная выручка являлась стимулом коммерции, напоминающей продажу утиля. Эта «коммерция» была работой. Смешной на первый взгляд работой, недостойной и чем-то даже унизительной для величавых стариков, с чьих рук до смерти не сойдут буфы набитых кетменем мозолей. Но старики-то понимали лучше, чем кто-либо другой, что нет работы недостойнее и унизительнее вынужденного безделья. Если ты в состоянии еще работать. Хотя бы так, хотя бы продавцом не очень нужного товара.

Мы это тоже понимали. И еще лучше, может быть, чем старики с джалал-абадского базара. Так как в отличие от них мы не могли прервать свое безделье и не могли заняться чем-нибудь другим. Мы были попросту обязаны сидеть и ждать – это учитывалось в планах экспедиции как «ожидание транспортных средств», это и было в данном случае работой да и оплачивалось как работа. Связанные спецификой профессии, мы были вынуждены отдыхать, а сколько радости в подобном отдыхе, знает любая канарейка. К Джалал-Абаду мы претензий не имели – он предложил нам все, что мог. Только на клетку, даже золотую, всегда приятно посмотреть с высоты птичьего полета.

К радости птиц и грусти стариков, нет ситуаций, продолжающихся вечно. Наш вертолет в конце концов пришел.

В облаке рыжей пыли за иллюминатором вздыбилось, покачнулось и исчезло поле джалал-абадского аэродрома. Смазанной каруселью пронеслись окраинные улицы. Ухнули вниз округлые холмы и потекли под брюхо вертолета.

Медленно двинулся навстречу снежный горизонт. Медленно двинулись к зениту пики Ферганского хребта – его сплошная издали стена утрачивала монолитность, открывая провалы, распахивая ущелья, обретая нерезкие поначалу подробности: бурые склоны с языками снега, русла ручьев и ребра екал...

Мы не смогли подняться над грядой и не смогли увидеть ее сверху – у вертолета не хватило сил. Гряда втянула нас в ущелье, и вертолет загрохотал, как трактор, в каменной кишке, набитой острыми углами и неожиданными выступами.

Нашу вершинку мы нашли в распадке, в тесном полукольце гигантских гор, врезавших в синеву обледеневшие вершины. В этом соседстве она выглядела холмиком да таковым, по сути дела, и была: двухтысячник по здешним меркам не гора. Но мы как раз такую и искали – нас волновали не рекорды высоты, а сносные условия работы и небольшой, но по возможности горизонтальный кусок земли для установки станции. Эта вершинка нас устраивала: ровная, чуть покатая к краям, припорошенная пушистым снегом и окаймленная кустарником шиповника, как лысина остатками волос.

Еще вращался, слившись в круг, свистящий винт, работал двигатель, сидели в креслах летчики, а мы уже стояли на земле и несколько ошеломленно озирались. Тянь-Шань вознесся перед нами на расстоянии протянутой руки – во всем своем торжественном великолепии, в грозном безмолвии и исполинской мощи...

И мы остались вчетвером лицом к лицу с самим Тянь-Шанем. С запасом пищи на неделю и сотней литров питьевой воды в железных флягах. Воду пришлось везти с собой: до речки, вьющейся по дну ущелья, было примерно километров восемь по прямой, по скользкому крутому склону, – полдня сползать на ягодицах вниз с пустыми ведрами и день карабкаться обратно с полными. Позже, когда мы вспоминали эти дни, нам стало ясно, что Тянь-Шань в общем-то обошелся с нами снисходительно, разве что малость пошутил, самую малость...

Сначала это был курорт. Синее небо, горный воздух, жгучее солнце и ослепительная белизна вечного снега на вершинах. Жара стояла, как на пляжах Черноморья, и мы работали, раздевшись до трусов. Снег, правда, таял очень медленно – пришлось остаться в сапогах.

Эта «спецовка» – плавки с сапогами, стала неистощимой темой для острот, предлогом для беспечного веселья. А веселились мы, как выяснилось, зря. Солнце-то жгло в буквальном смысле слова, а ослепительная белизна снегов и в самом деле ослепляла. Но только к вечеру мы поняли, что шутки плохи, – у всех слезились вспухшие глаза и, как ошпаренные кипятком, горели спины. Это была первая «шуточка» Тянь-Шаня, первое, легкое предупреждение, которое мы сразу же учли, – сказался экспедиционный опыт.

В этот же вечер мы узнали, что вечеров здесь не бывает. Солнце заваливается за ближнюю вершину, и день кончается. Сумерек нет, мрак падает мешком на голову. И так же резко падает температура. Курорт мгновенно превращается в зимовку, и нужно мчаться к рюкзакам, чтобы напялить на себя ватные брюки, свитера, шапки и меховые куртки. И проклинать судьбу за то, что негде высушить портянки.

Смех смехом, а портянки в экспедиции – проблема. Нам сокрушительно не повезло, злая судьба лишила нас костра – главной отрады кочевого люда. Не обнаружилось на горке ничего, что можно было бы использовать как топливо. Шиповник, окаймлявший «лысину», привел нас в искреннее изумление: он оказался несгораемым. Даже обильно политый бензином, этот кустарник не хотел гореть. То есть бензин-то, разумеется, сгорал, но прутья только тлели и чадили. В конце концов мы плюнули на прутья, стали готовить пищу на газу. И хорошо еще, что догадались на всякий случай захватить с собой баллон и плитку.

Но, может быть, это и правильно и предусмотрено самой природой, чтобы шиповник не горел. Иначе где бы зимовали божьи коровки? В нашем кустарнике гнездились миллиарды этих милейших насекомых, красненьких с черненькими пятнышками. Прилетая сначала поодиночке, они трогательно ползали по нашим рукам и навевали приятные детские воспоминания: «Божья коровка, полети на небо, принеси мне хлеба...» Потом, пригревшись на осеннем солнце, они охотно компенсировали нам отсутствие летающей кровососущей нечисти. В неисчислимом множестве своем божьи коровки омерзительнее самых наглых мух, а уж кусаются – куда комарикам! Тянь-Шань шутил... Божьи коровки, кто бы мог подумать?

И наконец он пошутил всерьез: яростным солнцем растопил у нас весь снег и не послал нам больше ни снежинки. Ночью соседние вершины кутались в тучи и туман – над нашей горкой полыхали звезды. Днем снегопад валил во всех ущельях. Рядом, в ста метрах, кольцевой стеной качалась мутно-белая завеса, снег шел везде, но не у нас.

В последней фляге с питьевой водой ясно просвечивало жестяное дно. И мы уже не заикались о том, что нужно мыть посуду, стирать носки да и самим хоть изредка умыться. До этой «шуточки» мы умывались снегом, посуду мыли снеговой водой.

...Когда мы сделали свою работу и запросили вертолет (в нашем имуществе имелась рация), то услыхали – как обычно! – бодрый и жизнерадостный ответ:

– Терпите! Завтра обязательно!

Ну что ж, терпеть мы в принципе умели. Только терпение на этот раз было отмерено предельно жестко – оставшимися банками консервов и считанными литрами воды.

Мы согласились подождать. И ждали день, ждали второй... Опыт подсказывал, что ждать в подобных случаях можно неделями, а то и месяцами. Воды во фляге оставалось на два дня. И мы решили уходить. Пешком до первого попавшегося кишлака, где можно будет сесть в автобус или поймать попутную машину.