Девять братьев

- Какой Василий Степаныч?

- Мой дядя. Молчи!

Но шаги наверху уже снова приближались. Человек нёс что - то тяжёлое, позвякивающее о камни.

Потом над самыми головами Павлика и Эрны раздались скрип, хруст: человек наверху работал железной лопатой. Он сгребал с каменной плиты кирпич и штукатурку, чтобы поднять её.

Он отбросил лопату, отпихнул ногою плиту, и Павлик увидел его.

Над отверстием стоял мужчина средних лет, высокого роста, важный и даже величественный. На нём были отличная шуба с бобровым воротником и бобровая шапка. Левою рукой в кожаной чёрной перчатке вертел он трость с блестящей металлической рукояткой.

Он смотрел вниз, в отверстие, возможно, там, внизу, заметил он платок Эрны, смутно белевший в темноте. Он внимательно вглядывался, стараясь отгадать, что это такое. Эрна стояла, не шевелясь, почти не дыша, в стороне от столба света, падавшего через отверстие. Павлик стоял рядом с ней.

Внезапно Василий Степанович обернулся, посмотрел, нет ли кого на дворе, и затем вдруг спрыгнул в отверстие с проворством, не соответствовавшим ни его возрасту, ни его шубе, ни его важности.

Ему пришлось нагнуться, чтобы не задеть шапкой за потолок подземелья. Нагнувшись, он сделал шаг в сторону Эрны и Павлика и остановился. Oн вглядывался в темноту. Потом правой рукой достал что - то из кармана, и яркий сноп электрического света скользнул сначала по лицу Павлика, потом по лицу Эрны.

- Это она! - сказал он, наконец. - Жива! Какая радость!

Голос у него был мягкий, немолодой, настоящий дядюшкин голос. Видимо, он был необычайно взволнован встречей с Эрной. Он потушил свой фонарик и спрятал его в карман. Потом вынул из кармана чистейший, выглаженный, сложенный вчетверо носовой платок, осторожно развернул его и вытер себе глаза - сначала один глаз, потом другой. Опять так же аккуратно сложил платок и сунул его в карман.

- Жива! - повторил он расслабленно. - Как я искал её все эти дни, как искал! Она обидела меня, удрав от меня, незаслуженно обидела, ох как обидела! Я искал её все эти дни и ночи, я искал её всюду. Уже не было никакой надежды, а я всё искал...

Он говорил сам с собой, не в силах придти в себя от волнения. Но тут он внезапно обратился к Эрне:

- Пойди сюда, милая моя девочка!

Эрна не двинулась с места, но он, не дожидаясь, сам подошёл к ней, взял её за руку, обнял, потом осторожно поцеловал её в голову, в самую макушку, через шерстяной платок.

- И ты была здесь всё время? - продолжал он. - В таком холоде? Бедная! Чудо, что ты жива! Где же ты спала? Там, на нарах? Я смутно припоминаю, что там были нары, я когда - то заходил в это бомбоубежище. Оно почему - то всегда пустовало, даже во время тревог. И этот мальчик был с тобой? - он погладил Павлика по шапке. - И больше никого не было? Ну, пойдём, пойдём, я хочу посмотреть, как вы тут жили... Крепко держа Эрну за руку, он открыл дверь в комнату с нарами.

- Здесь гораздо теплее, - сказал он. - Иди и ты, милый мальчик, - он вынул из кармана фонарик, и жёлтый кружок электрического света запрыгал по нарам. - Вот тут вы жили? - он торопливо шагал вперед, таща за собой Эрну; Павлик шёл следом. - Ах, вот засыпанный выход!

Однако засыпанный выход не надолго привлек к себе его внимание. Свет фонарика торопливо скользнул по обвалу и перескочил на ту стену, где была дверь в комнату с телефоном. На этой стене и, особенно на двери жёлтый кружок света задержался гораздо дольше. Дверь была заперта снаружи большим замком, и замок этот Василий Степанович освещал, по крайней мере, целую минуту.

- Что же ты здесь ела? - внезапно воскликнул он, направив свет фонарика Эрне в лицо; видимо, мысль эта сейчас впервые пришла ему в голову. - Столько дней! Ты ела что - то. Ты умерла бы, если бы ничего не ела... Милая, милая... Что же ты ела?

- Она ела изюм и сухари, - сказал Павлик. - Как? Что? - переспросил он, и сразу же снова осветил замок на запертой двери. - Где же ты взяла? Где она взяла?