Чистый фарватер

Первым заметил мину Баранов, контролировавший левую сторону.

Взлетел на мостик, еще раз навел бинокль на пляшущую в волнах точку и, только убедившись на «все сто», крикнул:

– Товарищ командир, вижу цель по левому борту, дистанция полтора кабельтовых!

Ганин кивнул, приказал выбрать трал. Можно было протралить весь район и расстрелять мины на обратном пути, но, учитывая обстоятельства, командир решил обезвреживать цели по очереди: слишком мало времени оставалось до подхода каравана, слишком ненадежным было каспийское безветрие. Поэтому Ганин предпочел действовать наверняка.

Мы выбираем трал не полностью, чтобы потом не терять времени на разведение буев, ложимся на правый борт и, описав полукруг, подходим к мине метров на сто пятьдесят. Раздается команда: «Кормовую установку к бою!». Мина обыкновенная, якорная. Такие ставят неглубоко, на тросах, и срабатывают они, как только над ними появляется борт. Одной мины вполне достаточно, чтобы развалить средний танкер.

Нас постепенно относит от цели все дальше, надо стрелять, а Обухов со своими ребятами медлит. Ему хочется расправиться с миной, истратив минимальное количество снарядов. Черная точка качается на волнах вверх и вниз, скрывается из глаз, появляется опять. Потом я понял, что Обухов ловил мину на гребне. Первый выстрел – немного выше, чем надо. Ганин хмурится, чувствую, если сейчас комендоры смажут, он сам побежит к установке. Клацает замок орудия, звенит горячая гильза о металлический щит, заваливает от грохота уши, высокий столб воды, поднятый взрывом, гаснет, оставляя круги там, где легли осколки. Есть первая. Улыбается Обухов, улыбаются Ганин, Баранов, Кравцов, все, кто оказывается поблизости.

– С тебя лишний компот, – кричит Обухов корабельному коку Геннадию Червяку, – ты спорил, что с третьей!

Гена кивает головой и выбрасывает вверх большой палец правой руки: «Принято».

Мы тралим дальше. Через четверть часа на ют вылезают один за другим трюмные, у них смена. Пристраиваются кто где, но так, чтобы видеть трал; три пары лишних глаз – не помеха. Широкоплечий Петя Лозко – старшина 1-й статьи, командир отделения, отличник ВМФ, секретарь комсомольской организации; Игорь Микеров – боксер-разрядник, упрямый, резковатый парень; Александр Тренгенш – старший матрос, тихий, очень скромный, прекрасный знаток своей машины.

Лозко еще на первом году службы стали уважительно величать по имени-отчеству – Петр Демьянович – за добрый, открытый нрав, принципиальность, требовательность к себе. Авторитет Лозко на корабле высокий, слушаются его беспрекословно. Он же во всех спорах ребят – третейский судья. И дело знает и объективен.

У Лозко с Микеровым отношения особые. Год назад Игорь серьезно нарушил дисциплину. Находясь в командировке, поспорил с кем-то из товарищей, нагрубил. Отбыв наказание на гауптвахте, Игорь должен был вернуться на корабль. Комсомольцы, узнав о его проступке, возмутились и пришли к Ганину с предложением списать Микерова на берег, как нарушителя дисциплины, позорящего своим поведением отличный корабль. Ганин отложил решение до возвращения Игоря на тральщик и предложил обсудить вопрос на комсомольском собрании.

Резко говорили тогда ребята: Микеров смазал все достижения коллектива, наплевал на товарищей, опустился до грубости, не место такому на корабле. Игорь стоял, опустив голову, сжимал до боли кулаки и молчал. Товарищи говорили Правильно. Тогда встал Лозко и сказал, что верит в исправление Игоря, что списание на берег – самый большой позор для матроса. А сделать это не поздно и потом, если Микеров опять сорвется. Лозко поддержали Кравцов и кое-кто из ребят. На один голос больше получило предложение оставить Микерова на тральщике под личную ответственность Лозко. И Петр стал делать из Игоря человека. Как это происходило, в двух словах не скажешь. Но факт есть факт – Микеров под влиянием Лозко менялся. И пусть порой он еще бывал груб, в нем уже произошел самый важный перелом. Это поняли все после того злополучного шторма.

Пятнадцать часов подряд тральщик бросало из стороны в сторону; четыре балла на Каспии – это все семь на Черном. Вода заливала верхнюю палубу. Даже самые бывалые моряки валились без сил на койки. Застигнутый в открытом море, лишенный возможности укрыться в какой-нибудь бухте, корабль мог наскочить на рифы, если бы экипаж не продолжал яростно бороться со стихией, И среди первых был Микеров, все пятнадцать часов простоявший возле машины и, несмотря ни на что, оставшийся до конца на своем посту. Когда шторм утих, Микеров вышел наверх черный, с кровоподтеками на руках и, так и не дойдя до кубрика, рухнул и заснул, до последней степени изнуренный самой трудной в своей жизни вахтой. Что это было – физическое усилие или напряжение воли? Думается, то и другое. Любого одного из этих качеств не хватило бы.

Погода портилась. Мелкая рябь сменилась тяжелыми, хотя пока еще ровными волнами; они накатываются на борт, лижут палубу, уходят за близкий горизонт. Мерное, однообразное покачивание волн, блестевших под ярким солнцем, изнуряло глаза, усыпляло. Поэтому мину заметили поздно. Заметили в самый последний момент, когда даже секунда промедления была бы роковой для нас.

– Обе стоп, полный назад! – заревел Ганин и рванул на себя рычаг руля.

Мина покачивалась метрах в десяти от носа, зелено-серая, едва выступающая из воды, с короткими черными рогами. Все мы затаив дыхание, следили за ее мерным покачиванием и боялись проронить слово. Мина была учебной, и, даже коснувшись рогом борта, она не взорвалась бы, но привычная осторожность, профессиональная бдительность людей, всегда готовых действовать, как в бою, не позволяла расслабиться. Кроме всего прочего, случается, что всплывают на поверхность морей старые военные мины – ржавые, изъеденные солью, но все еще смертельно опасные.

Мы чуть сдали назад и, обойдя мину с подветренной стороны, изготовились к стрельбе. Расстрелять мину было приказано лучшему в экипаже расчету комендоров старшины 2-й статьи Евгения Климова. Попасть в почти игрушечную цель на такой волне было делом непростым, три раза снаряды шли мимо, и только на четвертый Климов, точно рассчитав колебания волны, утопил мину, пробив ее насквозь. Потом он стоял с еще белым от напряжения лицом, а Ганин, продолжавший неотрывно глядеть в море, сказал, чтобы Климов передал ребятам: за каждую потопленную мину – увольнение на берег для двоих матросов.

Через двадцать минут мы затравили еще одну мину и едва успели ее расстрелять, как радист принес Танину радиограмму: караван подошел к району, просит подтвердить курс и чистоту фарватера. Командир вызвал штурмана и, коротко с ним переговорив, велел передать на флагман затребованные данные и добро на вход в район.

– Через полчаса караван, который идет полным ходом, будет здесь, – сказал Ганин.

И мы бы успели выйти навстречу каравану, как это здесь водится, чтобы пожелать ему тихого моря, если бы не полученный по радио приказ: взрывать последнюю мину со шлюпки. Она всплыла почти на самой границе района, когда уже можно было выбирать трал, и все мы думали, что делу конец. И тут вдруг эта.