"Белый папуас" с Берега Маклая

В день отплытия, 8 ноября 1870 года, путешественник отправил письма князю Мещерскому и матери. Последнее гласило: «До свидания или прощайте! Держите обещания ваши, как я свои». Николаю Николаевичу исполнилось тогда 24 года.

«Витязь» ждал его в порту Плимута, куда Николай Николаевич ехал через Германию и Францию, закупая по дороге недостающее снаряжение и отправляя счета в Петербург князю Мещерскому. Плавание началось неудачно. На выходе штормовой ночью в открытое море корвет протаранил и потопил захваченный французами во время недавней войны немецкий барк, который двигался без бортовых огней. Пришлось идти в Фуншал для ремонта и высадки подобранных из воды матросов с барка.

Далее «Витязь» лег на курс к островам Зеленого мыса и простоял там три недели. Маршрут корвета, совершавшего кругосветное плавание, лежал через Магеланов пролив, что позволило Миклухо-Маклаю проводить научные наблюдения и метеорологические замеры в разных пунктах Атлантики и Тихого океана. На пятый день плавания вся команда собралась на палубе посмотреть, как их почетный пассажир препариует мозг выловленной ими голубой акулы.

8 сентября 1871 года «Витязь» зашел в бухту Астролябия и высадил Миклуху-Маклая на пустынном северо-восточном берегу огромного острова Новая Гвинея. Там отважный путешественник поселился в небольшой хижине со слугой-папуасом по прозвищу Бой и на правах первооткрывателя присвоил этому берегу свое имя. Так он и стал с тех называться – Берег Маклая.

Поначалу туземцы встретили непрошенного гостя крайне враждебно. Они угрожающе кричали, размахивали копьями и указывали ему на море, требуя немедленно удалиться. «Доходило даже до того, - писал он, - что они ради потехи пускали стрелы, которые пролетали очень близко от меня». Тогда находчивый исследователь отправился к папуасам в деревню, обитатели которой при его приближении разбежались, спокойно разбил в центре деревни палатку и пролежал в ней несколько дней. Постепенно аборигены начали возвращаться, привыкли к присутствию белого человека и перестали его бояться.

Впоследствии неутомимый путешественник не раз повторял этот требовавший немалого присутствия духа прием демонстрации мирных намерений разным племенам Полинезии, среди которых встречались и каннибалы, и прибрежные пираты.

Когда в декабре 1872-го за ним пришел корвет «Изумруд», туземцы не отпускали ученого и уговаривали остаться у них навсегда. Маклая (так они стали его называть) водили по деревням, обещали построить ему новый дом вместо развалившейся к тому времени хижины, предлагали в жены любую местную девушку. Аборигены слагали о нем легенды, решили, что он особый человек – «каарам-тамо», «Человек с Луны». В Австралии же «барону Маклаю» дали уважительное прозвище «Белый папуас».

При этом, живя рядом с ними и будучи их искренним другом, Николай Николаевич всегда оставался самим собой – культурным европейцем. Он обитался в своей хижине между двумя деревнями, и туземцы все чаще и охотнее посещали его, а когда назревала война с отдаленными селениями, оставляли под покровительством «Человека с Луны» жен и детей. Доверие к нему они испытывали еще и потому, что Маклай в совершенстве изучил их язык и обычаи.

Это явилось серьезным научным достижением, поскольку, благодаря «Белому папуасу», меланезийский язык, со всеми грамматическими формами и фонетикой, впервые стал известен в Европе. К тому же Миклухо-Маклай овладел еще и малайским языком, позволившим ему использовать переводчиков-малайцев в общении с племенами Микронезии и Полинезии. Нередко Николаю Николаевичу удавалось предотвращать вооруженные конфликты между разными группами дикарей, мирить враждующие племена. Его авторитет у них был непререкаем.

И все же в каждой следующей экспедиции (всего Миклухо-Маклай совершил пять экспедиций в Новую Гвинею) приходилось заново завоевывать доверие аборигенов и поначалу держать ухо востро, несмотря на то, что к продолжавшимся острым приступам малярии добавилась еще тропическая лихорадка и другие болезни, которые он стоически переносил.

Во втором путешествии Миклухо-Маклай выбрал для высадки неведомое побережье Папуа-Ковиай, о жителях которого между малайцами ходили самые жуткие рассказы, как о людоедах, морских разбойниках, грабивших проходившие вблизи суда и поедавших матросов.

Собрав аборигенов, он десятерых оставил сторожить припасы в хижине, а с остальными отправился в глубь побережья. Однако по возвращении застал припасы разграбленными, своих людей убитыми, а источники пресной воды отравленными. Тем не менее, этот «неприятный эпизод», как он его характеризует в дневнике, не отвратил ученого от дальнейшего пребывания на острове. В течение месяца он не оставлял намерения наказать главного зачинщика нападения. «Хотя человек этот был втрое сильнее меня, нервы мои оказались крепче... Когда я приказал своим людям связать разбойника, то не встретил ни малейшего сопротивления со стороны толпы папуасов...»

По сути, обитатели берега Папуа-Ковиай, подобно аборигенам берега Маклая, отличались мирным характером. Но наведывавшиеся сюда европейские и малайские купцы, а также работорговцы безжалостно эксплуатировали их, поощряя взаимную вражду, а заодно приучили к табаку и алкоголю и занесли вирусы смертельных болезней. В итоге прибрежные папуасы бросили свои хижины, плантации, погрузились в пироги и стали курсировать в поисках пиратской добычи. В письме голландскому генерал-губернатору Миклухо-Маклай просил исправить бедственное положение аборигенов берега Папуа-Ковиай.

Когда русский ученый впервые ступил на Берег Маклая, его обитатели находились почти в каменном веке и непосредственно не общались ни с малайцами, ни с европейцами. Они даже не умели добывать огонь и всегда держали горящий костер, давно зажженный какими-нибудь малайцами или белыми, а в дорогу брали с собой горящее бревно. Миклухо-Маклай с сочувствием и симпатией описал их первобытную жизнь, но, в отличие от редких западных путешественников и миссионеров, не увидел в папуасах расу, самой судьбой обреченную на эксплуатацию и вымирание. Человек большого сердца, он при каждом удобном случае выступал в защиту папусов, «простодушных детей природы», и предпринимал поистине героические усилия, чтобы облегчить их участь.

Так происходило и в Петербурге. С лета 1874 года европейская и отечественная пресса начала регулярно следить за экспедициями российского ислледователя, поскольку Новая Гвинея входила в моду. Миклухо-Маклай пытался воспользоваться этим и с наивным энтузиазмом романтика предложил императору Александру III взять берег Маклая под протекторат России или хотя бы создать там топливную базу русского флота.

Проект был рассмотрен специальным правительственным комитетом и отвергнут за ненадобностью Новой Гвинеи для Российской империи. Точно так же не нашел реализации план создания на Берегу Маклая добровольного союза племен, с которым ученый обращался к британской колониальной администрации. Единственное, чего ему удалось добиться, так это скромных субсидий, которых едва хватило, чтобы расплатиться с частью долгов и продолжить исследовательские экспедиции.

Вечно страдающий от разных болезней, хронического безденежья и равнодушия власть имущих к его высокой миссии, подверженный приступам тоски и отчаяния, увлекающийся и порывистый мечтатель, бросающий порой неоконченным один труд, чтобы приняться за другой, одиночка по натуре, застенчивый и ранимый, и, вместе с тем, дерзкий до неприличия в том, что касалось избранного дела, - таким предстает перед нами сквозь дымку времени самоотверженный ученый и путешественник. Но при этом он не был анахоретом, и ничто человеческое ему было не чуждо. На Новой Гвинее поселил у себя в хижине туземную любовницу. Во время наездов на отдых в Сидней завел, по слухам, роман с женой британского генерал-губернатора. В 35 лет женился на овдовевшей дочери сэра Робертсона, премьер-министра британской колонии Новый Южный Уэльс, чье поместье находилось рядом с основанной Миклухо-Маклаем биологической станцией. Избранницу Маклая звали Эмма Кларк. Она стоически разделила с ним последние годы его жизни и родила ему двух сыновей.

Помимо длительных экспедиций на Новую Гвинею, исследователь совершил полное трудностей и лишений путешествие в глубь Малайского полуострова, во время которого он мог погибнуть.