Авоська, полная чудес

— Фу, бесстыдник! Я с тобой больше не дружу! — выпятив припухлые губы, произнесла Софья Евгеньевна и сладко потянулась. — Ну, не уходи, Лерик!

— Шеф башку открутит, — ответил Валерий, одеваясь и стараясь не смотреть на истомленное жаркое тело.

— Не клевещи на папочку, он добрый и занятой. По аграрному вопросу сегодня совещание, так? Он мне говорил. Это же на целый день. Что, съел? — Она по-детски высунула язык.

— Просил отвезти и быть на стреме.

— Сочиняешь.

— Ей-богу!

— Скажешь, что я просила розетку починить.

— Какую розетку? — Валерий надеялся выкрутиться.

— Тебя розетка интересует? Да? Значит, розетка? Он понял: надо отцеловаться.

— А тут? — пропела она капризно. — Тебе здесь не нравится?.. То-то же!.. То-то же!.. То-то... О!..

Когда просекли, кому надо просекать, Валерия вызвал Федулов, начальник транспортной части, обозвал для начала по матушке, потом заставил рассказать в картинках. Поржали вместе, но уйти с точки пришлось. Послали в разгонную колонну, по вызовам. Недели не прошло, Софья Евгеньевна позвонила сама, все выпытала, и на третий день его вернули. «Мощная баба! — уважительно сказал Федулов, похлопывая Валерия по плечу. — Отрабатывай, брат!»

Сергея Петровича в этой истории как бы и не было. Хотя он был и знал, конечно, и давал добро, чтобы убрали Валерия. Окончательно уяснив причину отстранения Валерия, Софья Евгеньевна, ни слова не говоря, огнедышаще уставилась на мужа, едва переступившего порог спальни. Он упал на колени, заурчал, изображая страсть, но ничего не вышло. Тогда она молча встала, обнаженной прошлепала на кухню, начала греметь там.

— Лежать! — сквозь зубы приказала она Сергею Петровичу, пытавшемуся увернуться от сыпавшихся на него, как из рога изобилия, красивых упаковок.

— Лежать! — зло повторила она. — Что пить будешь?

Сергей Петрович пробормотал, чтобы она успокоилась, за столом, мол, все это можно съесть по-людски.

— Что пить будешь? — не слыша лепета мужа, спросила она. — Моему вкусу доверяешь?

В следующую ходку она набила пакет субтропиками — апельсинами, бананами, мандаринами, хурмой, за «волосы» держала ананас.

Сергея Петровича ожгли холодные фрукты, и он незаметно откатил рыжие шары на свободную часть кровати. Софья Евгеньевна бросила открывалку.

— Не жмотничай, все распарывай! — командовала она, усаживаясь по-турецки напротив Сергея Петровича, который, изогнувшись, тяжело пыхтел над банками, вдавливая их седой веснушчатой ладонью в белую прикроватную тумбочку. — Орешки открой! Чьи они? — И засмеялась: — У нас тоже, как в Греции, все есть!

Как живое, месиво из колбасных батонов, банок, рыбных сочащихся тел, хрустящих целлофановых оберток, ярких фруктов нервно ерзало на кровати в такт раскачивающейся от смеха Софье Евгеньевне. Удушающе пахло гастрономическим подвалом, куда сами не любили ходить, а посылали водителя. Когда она впервые увидела принесенные шофером ящики, то по-рыночному всплеснула руками, не в силах скрыть изумления обилием продуктовых чудес. Радуясь, как ребенок, непонятным этикеткам, она не стеснялась спрашивать шофера, которому кое-что перепадало, правда, не так много, чтобы выучить столько заграничных слов.