Ахматова

Такие признания диктуют Совесть и Правда.

Я держу в руках том Ахматовой и читаю: «В то время я гостила на земле. Мне дали имя при крещенье — Анна, сладчайшее для губ людских и слуха». Так она пишет о своей юности — торжественно, одически, а ведь мало кто знает, что, когда она узнала о том, что она Поэт, и поверила в эту неизбежность, не кто иной, как отец запретил ей подписывать стихи отцовской фамилией Горенко, и она взяла фамилию своей прабабушки-татарки — Ахматова.

Мир благодарен этому имени...

Я произношу его вслух, и начальное «Ах!», заключенное в ее поэтическом имени, выражает и мое восхищенное отношение к ее судьбе плакальщицы и пророчицы, некоронованной королевы любви и красоты, которым в конечном счете надлежит победить на земле все злое в человеке и человечестве.

Я читаю книгу Ахматовой как откровение человеческой души, примером своим облагораживающей мою жизнь и жизни всех людей, которые склоняют головы перед песней ее откровения.

Из-под каких развалин говорю,
Из-под какого я кричу обвала!
Я снова все на свете раздарю,
И этого еще не будет мало.
Я притворилась смертною зимой
И вечные навек закрыла двери,
Но все-таки узнают голос мой,
И все-таки ему опять поверят.

Восточная мудрость гласит, что не каждую правду говорить нужно, но эта мудрость может плодить только льстецов, Творчество Ахматовой предельно правдиво и искренне. А запрет, если подумать, сам по себе бесполезен, потому что он, возбуждая острое любопытство к запрещенному, в конце концов разоблачает его.

Жизнь Анны Андреевны Ахматовой проходила в трудное время и не щадила ее нежную душу. Но эта душа оказалась стойкой, высоконравственной, способной переносить лишения всяческих, выражаясь словами Маяковского, «бед и обид» и выращивать из них открыто правдивую поэзию.

Водою пахнет резеда
И яблоком — любовь.
Но мы узнали навсегда,
Что кровью пахнет только кровь.

Как она умела добиваться такой сжатости и поэтической динамики, схожей с процессом превращения угля в алмаз! Здесь все просто и значительно, как в «Азбуке» Льва Толстого, по которой она училась читать. Все, что попадало в поле ее зрения, все. что вызывало в ней желание выразить увиденное и тронувшее ее душу словом, после ее замет становилось и оставалось вечным.

Я не знаю, сколько раз она бывала в Кисловодске. Это не имеет значения. Значение имеет то, что в двух строках:

Здесь Пушкина изгнанье началось
И Лермонтова кончилось изгнанье —

она передала всю суть истории, связанной с этим местом.

Книга собрания стихотворений Анны Андреевны Ахматовой — очень емкая. масштабная книга о двадцатом веке, его сложностях и надеждах. Ее стихи как трава, вырвавшаяся к солнцу на пепелище. трава, вопреки всему, густая, зеленая. Гуще и зеленее прежней, которая здесь росла, новая вырастает на пепле старой как знак вечной жизни, вечного ее продолжения и преображения.

Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.
Сердитый окрик, дегтя запах свежий,
Таинственная плесень на стене...
И стих уже звучит, задорен, нежен,
На радость вам и мне.

Анна Андреевна Ахматова любила жизнь во всем многообразии ее проявлений. Она любила свою родину — Россию. Это была прежде всего любовь к русскому языку, к его богатству, его поэзии, самая главная, самая верная ее любовь, подтвержденная всем ее многострадальным. устремленным к совершенству творчеством.

Эта любовь индивидуальна и общезначима. Она исходит от нее одной. Анны Ахматовой. — ко всему миру. Об этом я думал и говорил в притихший зал в день ее похорон, а потом, вернувшись домой, наугад раскрыл ее книгу и застыл от неожиданности — передо мной была «Молитва», стихотворение, написанное в 1915 году:

Дай мне долгие годы недуга,
Задыханья, бессонницу, жар,
Отыми и ребенка, и друга,
И таинственный песенный дар —
Так молюсь за твоей литургией
После стольких томительных дней,
Чтобы туча над темной Россией
Стала облаком в славе лучей.

Она жила для великой земной любви и пела об этом, и в этом был смысл ее жизни, естественное состояние ее души. Она все замечала — и «осуждающие взоры спокойных загорелых баб», и хромого человека, обогнавшего тройку, в которой ехала, человека с пронзительно голубыми глазами и со шрамом от железного «браслета» на руке. Она запомнила его голос, благостный и звонкий одновременно, благословлявший ее ребенка: «Будет сын твой и жив, и здоров».

Видимо, это было на Тверской земле в имении ее мужа Николая Гумилева, с которым она уехала туда в начале первой мировой войны из Петербурга, а потом вернулась, уже в Петроград, и разошлась с ним, как расходятся две реки из одного русла в разные стороны, каждый к своей трагедии.