- Довольно, Петров, выезжать на социальном происхождении! Техническая реконструкция не может идти у тебя на поводу!..

Ситков сидел молча. Не говоря ни слова, он вышел из комнаты. В коридоре по - обычному бренчали чайниками. Изредка кое - кто из жильцов общежития останавливался, ставил на подоконник чайник и, вынув из кармана уже помятый номер «Известий» или «Комсомолки», начинал доказывать собеседнику свою правоту.

Пройдя двор, Ситков вошел в библиотеку. Человек двадцать с нетерпением переминались с ноги на ногу у деревянного барьера. За стеклянной дверью читальни Ситков увидел вихрастую голову Майорова, сидевшего на своем излюбленном месте у окна, рядом с бюстом Ленина. Он так же, как всегда, нервно шевелил пальцами в дебрях своей шевелюры или увлеченно скользил карандашом по мелкой сетке чистой страницы.

«Ему не страшно, - подумал Ситков. - Ему все равно. Он так же спокоен и уверен в своих делах».

Ситков остановился у витрины с иностранной литературой.

Латинские буквы немецких, английских, французских журналов смеялись над ним. Фотографии сложнейших станков чернели на глянцевитых обложках журналов. Внимание Ситкова привлек снимок распределительной доски на обложке издания немецкого союза инженеров - электриков. Ситков прочел название журнала, год издания, подпись под фотографией И примечание, что статья об этом распределительном механизме напечатана на 12 - 20 страницах. Восемь страниц немецкого текста. Для этого нужно затратить минимум пятидневку.

Он вспомнил о дополнительных двух часах в декаду по немецкому языку, о разговорном кружке, о Майорове, который уверенно перелистывает страницы зарубежного журнала, беря от капитализма все, что нужно для социализма. Часы показывали без пяти десять.

Майоров заканчивал работу в читальне. В десять он уходил домой, направляя свои стопы на Красную Пресню. Около полутора часов отнимала у него дорога. В половине двенадцатого он уже готовился ко сну. В двенадцать он засыпал с тем, чтобы завтра с шести утра снова начать трудовой день. Иногда перед сном он включал радио и в течение 15 - 20 минут слушал музыку, которую любил больше всего на свете.

Ситкову вдруг захотелось его остановить, поговорить с ним, но он раздумал и вместе с Бочарниковым - парторгом группы - ушел домой...

3

Когда все улеглись, Ситков потушил верхний свет, оставив гореть настольную лампочку. Он аккуратно развернул скрепки линованной тетрадки, вынул из нее лист чистой бумаги, потом так же бережно отвернул скрепки в обратную сторону. Лист бумаги он положил перед собою на номер институтской многотиражки «Пролетарий на учебе», а тетрадь вложил в «Критику Готской программы».

Бросив сначала в чернильницу кусочки химического карандаша, он налил в нее немного недопитого чаи и, взяв ручку, принялся писать. «Друг Сеня, - начал он. - Прости, что задержался несколько с ответом. О причинах ты, вероятно, сам догадываешься. Ты знаешь из газет, что в нашем студенческом бытии за последнее время произошли серьезные изменения. Учиться труднее. Свободного времени стало еще меньше... Сегодня просматривал свою зачетную книжку. Из восемнадцати сданных предметов я имею в арсенале своих побед семнадцать «удов» и один «весьма». Эти «уды» произвели на меня почему - то довольно безотрадное впечатление. Они мне кажутся убогими в связи с теми требованиями, которые стоят теперь перед нами, будущими советскими инженерами. Тебе кажется необычным, несвойственным мне пессимизм на тему об «удах» и «неудах». Да и для меня это тоже несколько странно. Тем не менее, это так. Тот минимум, которым я жил раньше (почти три года пребывания в институте и четыре - на рабфаке), теперь представляется мне в лучшем случае соломинкой, которая помогала мне держаться на поверхности воды. Но, во всяком случае, это была все же соломинка, и плыть с ее помощью по могучим просторам научных знаний довольно трудно. С грехом пополам можно удержаться на поверхности в тихую погоду.

Но разве теперь только этого достаточно, когда жизнь с неимоверной скоростью летит вперед, когда каждый день наука вносит свои поправки в природу, подчиняет себе стихию, когда ток высшего напряжения бьется в умах и сердцах людей, строящих невиданную страну невиданных возможностей? Удержаться ли на одной соломинке, когда человеческая мысль гигантскими взлетами поднимается ввысь, подчиняя своей воле земные недра, воздух, бездонные пропасти морей, необъятные пространства!

И вот, думая над нашими перспективами, над нашим «завтра», я пришел к такому мрачному выводу: мои «уды» являются лишь жалкой потугой на завоевание мира. Я убедился, что знаю слишком мало для того, чтобы сметь дерзать. Я увидел, что вся моя учеба проходит формально, что я учусь от зачета до зачета, как поденщик от гудка до гудка, и считаю дни, месяцы, годы, которые остались мне до окончания вуза, чтобы освободиться от тяжелого груза науки и стать ИТРом.

Помнишь, я тебе писал как - то об одном чудаке, который всякую свободную минуту сидит в читальне или рыщет по московским библиотекам в поисках всевозможных интегралов и геометрических формул, о которых профессор даже не спрашивает? Помнишь, как я издевался над ним, называя его человеком, с головой уткнувшимся в футляр? Ведь это во мне говорила зависть.

И самое главное, что помимо этой глупой зависти никакого другого чувства Майоров во мне не вызывал. Преклоняясь внутренне перед его эрудицией, я скорее склонен был наградить его улыбкой презрения, чем восхищаться его умением работать, учиться и вникать и «святое святых» научных ценностей, выработанных человечеством.

А как я учился?

У нас пышным цветом распустился лабораторно - бригадный метод. Два года подряд мы работали четверо, сдавали задания коллективно, друг друга вывозили в минуту жизни трудную, получали «уды» и были премного собою довольны. Самостоятельной, индивидуальной работы вести почти не приходилось. Майоров тоже работал в бригаде. Но это в его системе учебы было лишь какой - то повинностью. Для Майорова бригадная работа была лишь одной частицей учебы, потому что основную работу он вел один, индивидуально, вне бригады, наедине с книгой. Для меня же бригада была тем единственным резервуаром, из которого я черпал свои знания.

Ты сам понимаешь, сколько пришлось передумать за последнее время, когда основным методом занятий стал метод индивидуальный.

На прошлой декаде открыл впервые книгу Тимошенко один. Вокруг меня не было никого, кто бы мог помочь, кто бы мог многое непонятное разъяснить. И тут я, как никогда раньше, испугался своей слабости. Ну, хорошо, сейчас я могу спросить у старших товарищей, могу зайти за советом к профессору или ассистенту. Но ведь там, на производстве, когда я буду уже руководить определенным участком работы, мне не у кого будет спросить! Я должен и обязан сам разобраться во всех вопросах. И здесь я увидел, что между мною и Майоровым лежит бездонная пропасть. Я увидел, как он был глубоко прав, работая над собою с таким напряжением и упорством.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.