Яков Бузин в доме отдыха

В Кожевников| опубликовано в номере №231, октябрь 1932
  • В закладки
  • Вставить в блог

Яков прыгал еще и еще. Парень в тюбетейке восхищенно мотал головой.

- Вот этот здоров. Всех обставил.

- Это что, улыбаясь, говорил Яков, - без тренировки, а если с тренировкой, совсем другой показатель будет.

Подошел бурый от загара, с выцветшими белесыми бровями и ресницами инструктор по физкультуре; на лбу у пего вздулась лиловая царапина, запекшаяся блестящей коркой. Кашляя и чихая, он проговорил, как бы извиняясь, осипшим голосом:

- Перекупался, черт, - потом, посмотрев с отвращением на реку, волокущуюся сквозь заросли всклоченных тальников, добавил.

- Что ж, ребята, пойдем поволейболим. Яков, перезнакомясь со всеми ребятами, чувствовал себя бойко и радостно.

- Вот это идея, - подхватил он.

- И торопиться надо, - опять прохрипел выцветший физкультурник, - а то концерт будет.

- А ну его, концерт, на кой он нам!

- Ты что смеешься, парень? - осадили Яков; ребята. - Оркестр Большого театра будет.

- Для начала предлагаю крое на 500 метров, - отчаянным голосом крикнул физкультурник и пустился бежать, а за ним ребята, высоко вскидывая ноги, хлопая и брызгая, понеслись по болотистой почве, вспененной ржавой, кислой пеной стоячей воды.

Концерт должен сейчас начаться. За серой брезентовой занавеской открытой сцены слышен стук передвигаемых пюпитров, скрежет и скрип настраиваемых инструментов. Ребята уселись на лавки, горячие, шумные. Они бурно жестикулировали, но говорили подавленным шепотом. Небо было чистое и прозрачное, а какая - то одинокая птица в выси, захлебнувшись прозрачной глубиной, замерла неподвижно.

Вислые ветви берез колыхал пахучий ветер. Яков сидел, развалясь на скамейке, упершись о спинку локтями, сделав снисходительное равнодушное выражение лица, Яков был убежден, что он не любит «серьезной» музыки - «уж очень она скучная». Но когда кто - нибудь из ребят, с трудом растыкивая пальцы, выстукивал какой - нибудь задрипанный вальсишко, Яков томился и изнемогал от поднимавшегося чувства. В такие минуты ему хотелось совершить героическое, необычайное.

Серый занавес, визжа о проволоку железными кольцами, раздвинулся. Высокий, слегка сутулый скрипач, держа в тощей белой волосатой руке щепотью смычок, повернулся к публике и сказал что - то, что Яков не расслышал Потом скрипач - замер, поднял кверху сизо - голубой побритый подбородок, защемил им скрипку, и гибкий дрожащий звук, содрогаясь, скорбно забился в воздухе мелодией. И казалось, что это не звуки стекают с блестящего, тонне изогнутого тела скрипки, а дурманящие, волнующие запахи. Яков замер в неудобной позе, и лицо его было растерянное, жалобное и восхищенное.

Небо колыхалось голубым простором, Яков дышал его глубиной порывисто, жадно. Когда скрипач кончил, брезентовый занавес со звенящим визгом задернулся. На эстраду вышел Миша Берман, политрук дома отдыха. Сейчас он должен в краткий перерыв концерта, рассказать содержание сегодняшней газеты, сделать политобзор.

Читать, когда небо течет горячим густым солнцем, когда газета никнет в руках, дурманя запахом типографской краски, очень трудно. Но если человек, хотя бы в доме отдыха, не взглядывает сквозь окно газеты на жизнь Союза, - он слеп и глух.

Итак, Миша Берман должен рассказать газету и рассказать так, чтобы главное было главным. Сжато и полно. И нужно уметь сказать также, что у комиссара полиции, охранявшего здание выставки, где должно было произойти покушение на президента, были сиявшие, как лаковые лимузины, штиблеты, что от комиссара нежно пахло фиалками и что в розовых старческих ушах комиссара с утра были заложены кусочки ваты. Ваты? Ну да, ваты. Ведь при выстрелах в закрытом помещении бывает сильный резонанс: комиссар вовсе не хочет жертвовать своим слухом. Комиссар? Но почему комиссар? Ведь при «правильно» проведенных известных политических маневрах меняются и чины и люди? И комиссар торжественно и важно шагал в первых рядах за гробом убитого президента в жирном золотом шитье лейтенанта.

Миша Берман любит цитаты. Он нежно и любовно вынимает из памяти сияющие чистотой формулы ленинизма. И они, как приказы по армии мыслей и слов, звучат сурово и величественно.

После обеда - час отдыха, «мертвый» как - то неприятно звучит. Обезлюдели двор, спортплощадки, река. Тихо. Только пахучий ветер тормошит томно обвислые ветки деревьев. Ворона долго кружилась в небе, потом, устав, попробовала сесть на золоченый крест собора, но крест был обит гребенкой острых гвоздей (для того, чтобы птицы его не пачкали) и ворона, еще покружившись, с жалобным карканьем, тяжело разгребая крыльями, улетела туда, где небо стекало в зеленые разливы ликующего леса.

После часа отдыха Яков Бузин пошел на спортплощадку. На ней сейчас инструктор по физкультуре, тот, линялый, принимал сдачу норм по комплексу «ГТО».

  • В закладки
  • Вставить в блог
Представьтесь Facebook Google Twitter или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.

В 4-м номере читайте о знаменитом иконописце Андрее Рублеве, о творчестве одного из наших режиссеров-фронтовиков Григория Чухрая, о выдающемся писателе Жюле Верне, о жизни и творчестве выдающейся советской российской балерины Марии Семеновой, о трагической судьбе художника Михаила Соколова, создававшего свои произведения в сталинском лагере, о нашем гениальном ученом-практике Сергее Павловиче Корллеве, окончание детектива Наталии Солдатовой «Дурочка из переулочка» и многое другое.



Виджет Архива Смены

в этом номере

Красная черта

Из записной книжки