Писатель Евгений Добровольский закончил работу над романом «Рисунок времени».

Это роман-хроника о рабочей династии Карандеевых, о революции, о заводе АМО и первых советских автомобилях.

В предлагаемой главе основатель династии Петр Карандеев, возвращаясь с Дальнего Востока, попадает в революционную Москву 1905 года.

Рассказывают, что рано утром в деревню Сухоносово прибежал Кикимора болотная, божий человек Алексей. Косматый, нечесаный и немытый с рождения, размазывая слезы и сопли, он сообщил, что наш русский флот разбит, все корабли потоплены, а доблестный, христолюбивый воин адмирал Рожественский, раненный, в крови, взят япошками в плен, будто было ему, Кикиморе, в ночь такое видение.

Покатавшись по траве, по мокрой проплешине у колодца, пошумев, подергавшись, божий человек вскочил, крутнулся на месте и на хорошей скорости по холодку поддал в Тарутино, прямо к чайной Ивана Семеновича Яковлева.

По раннему времени в чайной гостей не ждали. Мальчик Васька, взятый в услужение из милости, обломком стекла скоблил дощатый стол. Три дня назад Иван Семенович пообещал за старание, как выйдет Ваське возраст, взять его в половые. Васька не знал, что с возрастом станет доктором наук и проректором университета, поэтому старался.

В переднем углу гудел, набирая силу, медный пятиведерный самовар «Горлин и К°, Тула». Было солнечно, пахло мытым деревом, чесноком, суточными щами с жареным луком, с головизной. В простенках между окнами висели керосиновые лампы «молния» и две картины, одна божественного содержания — иеромонах Серафим, совершающий молитвенный подвиг в ночное время на камне; вторая — светская, купленная хозяином на прошлой неделе исключительно по военному времени.

Иеромонах Серафим стоял на коленях под южным деревом пальмой, рядом — медведь и на камне аккуратно сложенные одна на другую рукавички. Лицо у Серафима было такое же, как у медведя. Страшно. Зато с новой картины Ваське улыбался коренастый солдатик с пухлыми щеками, внизу значилось:

«Крошка — герой Иркутского полка Николай Антонов тринадцати лет. Взят японцами в плен с Путиловской сопки. Бежал, был ранен. Награжден Георгиевским крестом».

Божий человек Алексей, известный в Боровском уезде, а может, и во всей Калужской губернии под именем Кикиморы болотной, влетел на крыльцо, быстро-быстро вытер босые ноги о разостланную рогожку, охнув, ворвался в сени, а оттуда — прямо в залу.

Васька поднял глаза, хотел сказать, что еще рано, но не успел. Кикимора закрутил головой и, как стоял у порога, со всего роста чувиснулся на пол, задергался: «Богородица, дева, спаси, помилуй... Пресвятая Мария... Ох ты, ох ты, ох... Бдите и молитеся, да не внидете в напасть... Ох, ох...»

Из хозяйской половины в исподней рубахе белой, в синий горох, босиком вышел сам Иван Семенович, зевнул, перекрестясь, почесал плотную волосатую грудь, подошел ближе, слегка ткнул божьего человека пяткой:

— Ну что те? Ну?

Кикимора забился шибче прежнего, заголосил про морское сражение. Иван Семенович переменился в лице.

— Баишь?

— Как бог свят! Как бог...

С быстротой, ему несвойственной, Яковлев кинулся одеваться, сам заложил дрожки, погнал на станцию прямиком, не разбирая дороги, только и успел крикнуть дочери, выскочившей на крыльцо:

— Вот те, а! Бей япошку, бей макаку! Шапками закидаем! Эх ты...

На станции Иван Семенович вел дружбу с телеграфистом Калашниковым, который узнавал все новости раньше калужского губернатора и вообще был человеком непростым. К непростым людям Иван Семенович Яковлев относился с интересом.

Калашников подтвердил, что и в самом деле было сражение в Цусимском проливе, это черт те как далеко, на краю света, эскадра потоплена, адмиралы взяты в плен. Известие пришло вчера, со всего уезда понабежали юродивые и кликуши, тряслись весь день на станции. На перроне, как на паперти!

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• …
• 11
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.