Случай, легший в основу этого рассказа, произошел под Ленинградом в начале сентября 1941 года. Это было очень тяжелое время для защитников города. После прорыва Лужской оборонительной полосы группа немецко-фашистских армий «Север» с трех направлений устремилась на Ленинград. Уже шли ожесточенные бои на подступах к Красному Селу и Гатчине. Была перерезана Октябрьская железная дорога. Передовые части 16-й полевой армии противника вышли к станции Мга. Население Ленинграда уже готовилось к уличным боям и противодесантной обороне: на улицах возводились баррикады, противопехотные и противотанковые заграждения, узлы сопротивления, доты.

Мне те дни хорошо памятны не только в силу их острого драматизма и все нараставшей смертельной опасности, нависшей над городом Ленина. Мне как командующему ВВС фронта буквально некогда было передохнуть. В штабе не прекращались звонки. Авиация требовалась всюду. Но, несмотря на то, что основная масса ее была брошена на борьбу с группой гитлеровских армий «Север», а летчики работали на пределе своих физических возможностей, делая за день по 6 — 8, а нередко и по 10 вылетов, не щадили себя, проявляя чудеса храбрости и героизма, сил в воздухе нам все же недоставало. Нам противостояли 1-й и 5-й воздушные флоты гитлеровцев и финская авиация, которые превосходили наши ВВС к тому времени примерно в 2,5 раза.

Война застала нас в тот момент, когда наши ВВС только что начали получать новые боевые машины и осваивать их. Да их и было немного.

Что же в такой трудной ситуации, при столь большом неравенстве и в количестве и в качестве вооружения могли наши воздушные бойцы противопоставить врагу, уверенному в своей мощи и опьяненному победами в небе Западной Европы? 27 июня в небе Ленинграда произошло событие, которого, по правде говоря, никто при всей нашей вере в мужество и моральную стойкость советских летчиков не ожидал. Вечером, когда я готовился к поездке с докладом Военному совету фронта, мне позвонил командир 39-й истребительной авиадивизии. Сообщение его буквально ошеломило меня. Молодой летчик 158-го истребительного авиаполка Петр Харитонов применил наиопаснейший боевой прием — воздушный таран. Винтом своего «И-16» он обрубил хвостовое оперение вражеского бомбардировщика «Ю-88».

Только тот, кто на себе испытал первые месяцы войны, когда с фронтов поступали сообщения одно хуже другого, по-настоящему поймет, что значило в то время узнать о таком подвиге и что означал для нас сам этот подвиг. Он убедительнейшим образом подтверждал, что в нашем народе таится такая огромная духовная мощь, которую не сломить никакому врагу и никакими совершенными средствами уничтожения.

Подвиг Харитонова явился для нас, ленинградцев, первой ласточкой. Это позже стало известно о многочисленных проявлениях героического самопожертвования советскими летчиками в первые дни войны, а в то время мы в Ленинграде еще не знали о них.

Не успели мы еще успокоиться от этого радостного события, как через день, 29 июня, а рядах ленинградских летчиков прибавилось сразу два новых героя. Ими оказались летчики того же 158-го полка младшие лейтенанты Степан Здоровцев и Михаил Жуков. Оба они, как и Харитонов, таранили вражеские бомбардировщики винтами своих самолетов.

Через день или два после таранных ударов Здоровцева и Жукова я докладывал командующему Северным фронтом генерал-лейтенанту М. М. Попову и члену Военного совета фронта Н. Н. Клементьеву о трех героях-однополчанах и предложил представить их к званию Героя Советского Союза.

В тот же день А. А. Жданов при мне позвонил в Москву и доложил Сталину о героях-ленинградцах. Сталин поддержал наше представление о награждении отличившихся летчиков.

8 июля в газетах появился Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении Харитонову, Здоровцеву и Жукову звания Героя Советского Союза. Так ленинградские летчики стали первыми Героями Великой Отечественной войны.

После почина героев-однополчан воздушные тараны в небе Ленинграда стали едва ли не обычным явлением.

Я не случайно отвлекся от основного сюжета своего рассказа и заговорил о таранах. Они как нельзя лучше характеризуют обстановку, сложившуюся на подступах к Ленинграду в августе 1941 года. И, чтобы закончить свое отступление, я скажу, что дали нам в ту пору эти тараны. Только в июле ленинградские летчики совершили 16 таранных ударов, а за всю войну — 31.

Эта массовая готовность на самопожертвование во имя своей Родины, во имя наших идеалов привела к тому, что в первый же месяц войны немецкие пилоты начали остерегаться сближения с нашими истребителями на расстояние меньше ста метров. Естественно, это сковывало их действия в воздухе, сильно мешало использовать превосходство своей боевой техники. Нередко гитлеровцы на первых же минутах выходили из боя или вовсе не принимали его.

Так постепенно положение в воздухе уравнивалось, а потом, по мере поступления на фронт новых самолетов, роста боевого мастерства наших воздушных бойцов и искусства управления авиацией, инициатива в небе Ленинграда, несмотря на численное превосходство противника, навсегда перешла к советским летчикам.

Воздушные защитники Ленинграда не только жестоко били врага, но и умели крепко постоять друг за друга, никогда не оставляли в беде товарища. Воинская спайка, беспрекословное выполнение неписаного закона боевого содружества — сам погибай, а товарища выручай — были одним из немаловажных моральных факторов, определявших исход схваток в небе над Невой. Это прибавляло рыцарям ленинградского неба, как позже их назвал поэт Н. Тихонов, сил, помогало увереннее чувствовать себя в бою.

Вот об одном из таких случаев воинской взаимовыручки я и расскажу.

В начале сентября я сидел у себя в штабе над сводкой боевых донесений. Они были нерадостными. Командиры частей и соединений жаловались, что все труднее и труднее маневрировать авиацией. Все аэродромы к западу и югу от Ленинграда оказались к тому времени в руках противника, а новые, которые мы начали строить за рекой Волхов, еще не были готовы для эксплуатации. Пользуясь скученностью авиации и близостью наших аэродромов, противник непрерывно бомбил их, заставляя значительную часть истребительной авиации держать для прикрытия аэродромов.

Я не мог дождаться, когда из-за Волхова придет наконец сообщение: «Сажайте самолеты». Сидел и ломал голову, где найти хотя бы две-три подходящие новые точки для базирования авиации, как раздался телефонный звонок. Я снял трубку. Меня срочно вызывали к командующему Ленинградским фронтом Маршалу Советского Союза К. Е. Ворошилову, недавно сменившему на этом посту М. М. Попова.

Прихватив с собой необходимые документы, отправился к командующему фронтом. Совещание уже было в полном разгаре. Я присел на свободный стул и стал ждать, когда понадоблюсь маршалу. Но совещание шло, а меня все не тревожили. Вдруг сильно распахнулась дверь, и в кабинет быстро вошел кто-то из командиров. Он сразу направился к Ворошилову и стал что-то говорить ему на ухо.

По мере того, как командир докладывал, лицо маршала все более и более мрачнело.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.